ГЛАВА VIII

Бог случайно привел меня в знаменитую в наших местностях обитель св. Сергия Радонежского Чудотворца, поклониться его чудотворным мощам. Нынешнее лето мы, бывшие в сей обители, узнали, что только одна ризница, драгоценнейшая во всей России, была вывезена из лавры во время нашествия французов, а что все богатые оклады на иконах оставались на своих местах, и что неприятель не доходил только двадцати верст до монастыря.

В Туле бывший тогда губернатором Богданов показывал мне конных ратников Тульского ополчения; я нашел их в отличном устройстве. Проезжая по Московской дороге, я на всех ямах слышал от ямщиков род негодования, что государь собирает со всех помещичьих крестьян на службу ратников, а с них никого не берут, что они охотно бы дали из двух сыновей одного и снарядили бы их молодцами, и не пожалели бы дать им своих лучших лошадей. Я счел обязанностью донести из Тулы государю как о тульском полку конных ратников, так и о изъявленном мне желании от ямщиков Московской дороги служить противу общего врага России. Вероятно, вследствие сего моего донесения генерал-адъютант Кутузов назначен был скоро потом сформировать несколько полков из вышепомянутых ямщиков.

Приехавши в Городище, я нашел Тагайчина почти при самом конце жизни, и он скоро после сего умер, почему и водворил при себе П.М.Величкина. Мы обязаны были с винокуренного завода нашего поставлять 30 000 ведер вина в Московский откуп ежегодно, в течение четырех лет. Когда я был с государем в Москве, в начале июля месяца, комиссионер наш явился ко мне и донес, что все количество вина нами поставлено, но денег он получить за оное не может; сумма простиралась до 104000 рублей. Я просил тогда бывшего московским вице-губернатором А.Н.Арсе-ньева, который уверил меня, что откупщики непременно деньги нам заплатят. В Городище я узнал от нашего комиссионера, что он денег ничего не получил и с тем, за два дня до вступления неприятеля, должен был выехать из Москвы. Контракту оставался еще один год, а потому я и писал к матушке, чтобы подать тотчас просьбу, что по неполучению нами денег за поставленное вино мы не в состоянии на будущий год ставить вина. От сего началось дело, которое продолжалось несколько лет; наконец в Государственном совете в 1819 году определено взыскать с бывших московских откупщиков следующие нам деньги; но мы и по сие время с графа Зубова, Ленивцева и Перетца еще оных не получали.

По приезде моем в Житомир я объявил высочайшее повеление и указ из правительствующего сената, чтобы вместо рекрут собрать лошадей в Волынской и Подольской губерниях. В первой был губернатором М.И.Комбурлей, а во второй — граф Сенпри. Я требовал от рекрутских присутствий обеих губерний, чтобы доставлены ко мне были ведомости о числе принятых уже рекрут и сколько еще поступить оных имеет. За всякого рекрута положено было взимать или трех кирасирских, или четырех драгунских, или пять уланских или гусарских лошадей. По собранным сведениям оказалось, что до моего приезда в обеих губерниях уже около половины собрано было рекрут натурою. В некоторых поветах Подольской губернии оказалась чума; сии места были оцеплены, а потому ни рекрут, ни лошадей собирать было с оных невозможно. .С графом Сенпри я имел свидание на границе его губернии. Назначенные мною для приема лошадей чиновники приехали. Чтобы удостовериться, сколько есть налицо годных к фронтовой службе лошадей, и под тем предлогом, чтобы напрасно не водили в назначенные места для приема лошадей, негодных к употреблению, я отнесся к обоим губернаторам, чтобы от меня посланы будут во все поветы чиновники, прося содействия земской полиции, которые на местах назначат лошадей, которые могут быть приняты. Между тем, однако же, прием лошадей на назначенных пунктах воспринял свое начало.

Я немедленно отнесся к князю Горчакову, чтобы мне повелено было для провода лошадей не употреблять находящихся на месте рекрут, которые там поступят на службу; иначе сие должно бы было делаться посредством обывателей. В Волынской и Подольской губерниях оставались на непременных квартирах запасные эскадроны квартировавших там кавалерийских полков. Я представлял также, чтобы я мог и их употребить для препровождения партий лошадей; сие имело ту выгоду, что служащие в кавалерии офицеры и нижние чины умеют лучше обращаться с лошадьми и сберечь оных в пути. Оба мои представления с похвалою были утверждены,

ГЛАВА XI

Кончина императора Александра 1—14 декабря 1825 года — Командировка в Москву с объявлением о восшествии на престол Николая 1 — Присяга в Москве — Возвращение в Петербург. Награды — Прибытие тела покойного государя в столицу — Кончина вдовствующей императрицы Елисаветы Алексеевны ~ Поздравления иностранных держав с восшествием на престол — Эрцгерцог Фердинанд в Петербурге — Верховный суд над преступниками — Коронация императора Николая I — Замужество дочери — Кончина императрицы Марии Феодоровны — Прошение об увольнении от звания командира отдельного корпуса внутренней стражи — Болезнь и отпуск — Женитьба сына и рождение внучат — Дела семейные

Когда о болезни государя сделалось известно, я всякий день ездил в Зимний дворец, чтобы узнавать о получаемых о том сведениях. В одно утро я приезжаю во дворец и при входе в первую комнату вижу фельдъегеря с сумкой на груди; я спрашиваю у него, откуда от приехал. Он мне отвечал:

? Из Таганрога. Я продолжал:

? Каков государь? Фельдъегерь тихо мне сказал:

? Скончался.

Я не могу изобразить, что я почувствовал, услышавши сию ужаснейшую весть. Я первого встретил флигель-адъютанта Дурново, который в слезах мне говорил:

— Не угодно ли вам, граф, идти вместе со мной в большую церковь присягать императору Константину Павловичу; великий князь Николай Павлович уже присягнул. В большой придворной церкви находился священник, и поставлен был аналой, на котором лежал крест, Евангелие и присяжный лист; и я, присягнув, на нем подписался.

В день восшествия на престол императора Николая Павловича, 14 декабря 1825 года, после присяги, я возвратился домой с тем, чтобы в час пополудни ехать опять во дворец к молебну. Желая иметь обнародованный по сему случаю манифест, я послал купить один экземпляр оного в сенатскую типографию старшего адъютанта штаба моего, поручика Жукова. Он через несколько времени возвращается и с встревоженным видом говорит мне:

— Бунт! Вся площадь Сенатская наполнена солдатами, которые кричат: «Ура, Константин!» И множество еще со всех сторон бегут туда и солдат, и народа.

Я тотчас же приказал заложить себе карету и поехал к Зимнему дворцу. Площадь уже вся была наполнена народом; я вышел из кареты и, видя государя верхом перед первым батальоном Преображенского полка, удивился, что никого из генералов при нем не было; когда я подошел к его величеству, он мне сказал:

— Представь себе, есть люди, которые, к несчастию, носят один с нами мундир и называют меня самозванцем. Ты слышишь этот крик и выстрелы, но я им покажу, что я не трушу.

Скоро после того я увидел генерал-адъютанта князя Трубецкого, Кутузова, Васильчикова, Левашева и Бенкендорфа, приехавшего донести, что полк конной гвардии идет, и действительно, оный начал выстраиваться спиной к дому князя Лобанова. Между тем крики и выстрелы на Сенатской площади продолжались. С.-Петербургский военный губернатор, граф Милорадович, узнавши о сем возмущении, поехал верхом, чтобы вразумить сию бунтующую толпу, но получил две тяжелые раны, от которых через несколько часов умер. Народ так теснил взводы первого Преображенского батальона, что ему нельзя было подаваться вперед, и мы должны были уговаривать толпу, чтобы дали места. Государь приказал привести для нас верховых лошадей. Вдруг подходит к его величеству один офицер в драгунском мундире, превысокого роста, у коего голова завязана платком. Государь спрашивает:

? Кто вы?

? Я штабс-капитан Якубович, — отвечал он, — пришел к вашему величеству с повинной головой; я сделался изменником против воли. Идучи по Вознесенской улице, я вижу, что несколько взводов лейб-гвардии Московского полка бегут и кричат: «Ура, Константин!» Они окружили меня и заставили кричать тоже; я не слыхал о восшествии вашего величества на престол и думал, что войска собираются для присяги Константину Павловичу, но, придя сними на Сенатскую площадь, я приметил в войсках неустройство; не видя ни одного генерала и узнав, что ваше величество находится здесь, я пришел предстать пред вами.

Государь на сие сказал Якубовичу:

— Так как вы уже там были, то я приказываю вам возвратиться опять к ним и сказать от моего имени, что если все находящиеся на площади войска положат ружья и сдадутся, то я их прощаю.

Якубович на сие отвечал:

— Я пойду и ручаюсь, что исполню приказание вашего величества, но только знаю, что живой не возвращусь.

Некоторые из слышавших сие сказали:

— Прекрасно!

Но государь возразил:

— Погодите, господа, хвалить; увидим, чем это кончится.

Стоявший тут флигель-адъютант Дурново просил позволения у его величества пойти вместе с Якубовичем, на что государь согласился[87]. Митрополит Серафим, в полном облачении и с крестом в руке, послан был увещевать бунтовщиков, но сие не имело никакого успеха. Все бывшие при государе и приехавший в то время генерал-адъютант Толь просили его величество послать за артиллерией и для скорости приказать приехать конной артиллерии. Император отвечал, что он в ней не уверен, и с великим трудом согласился наконец послать за пешей артиллерией, которая сначала пришла с холостыми зарядами; но после уже привезли боевые.

Принц Евгений Виртембергский предложил государю, что лейб-гвардии конный полк сделал атаку на бунтовщиков; они встретили полк ружейным огнем. Известно, как неудачны были все произведенные тем полком атаки на бунтующую толпу, на некованых лошадях и по гололедице.

В сие время приехал из Варшавы великий князь Михаил Павлович, несколько офицеров гвардейского экипажа пришли просить великого князя, который был подле государя, чтобы его высочество приехал и вразумил нижние чины экипажа, которые вышли из повиновения. Государь, великий князь и все бывшие тут поехали к гвардейскому экипажу. Люди держали ружья у ноги и говорили, что они присягнули Константину Павловичу, и если он сам приедет и скажет, что он освобождает их от присяги, то они готовы присягнуть Николаю Павловичу. Великий князь Михаил Павлович им на сие сказал, что он только сейчас приехал из Варшавы, что великий князь Константин Павлович сам присягнул императору Николаю Павловичу, что они знают привязанность его к цесаревичу, и его именем он приказывает им присягнуть законному их императору Николаю Павловичу. Но солдаты все одно говорили. Я подъехал к одному из них и сказал:

— Что вы еще упорствуете, вы знаете, что вам за это будет худо.

Он мне отвечал:

— Вам, изменникам генералам, нужды нет всякий день присягать, а мы присягой не шутим.

Из сего ответа видно, как сильно были они злоумышленниками настроены. Между тем пришли Преображенский, Семеновский, Измайловский, Павловский, оставшаяся часть Московского и Егерский полки и заняли все улицы, ведущие на Исаакиевскую площадь. Государь послал меня привести 1-й батальон Финляндского полка, который только что сменился с караула, и занять им Исаакиевский мост. Не доезжая казарм Финляндского полка, я встретил одного из офицеров, служащих в оном, и приказал ему позвать ко мне батальонного командира, которому я объявил данное мне высочайшее повеление, и спросил, уверен ли он в людях, и что он головой своей отвечает, если что противное случится. Батальонный командир мне на сие сказал:

— Позвольте спросить ротных командиров, но батальон еще не присягал.

Я приказал их позвать к себе; они все мне объявили, что в своих солдатах совершенно уверены; особливо 4-й роты капитан Вяткин сказал:

— Люди рады со мной умереть.

Тогда я приказал вывести весь батальон с ружьями, в шинелях, фуражках, в сумах с боевыми патронами. Мне сказали, что бригадный командир, генерал-майор Головин, дома; я послал его просить. Когда батальон построился поротно, я сказал солдатам:

— Император наш, Николай Павлович, приказал мне вести вас против изменников, готовы ли вы за него умереть?

Весь батальон отвечал:

? Рады умереть!

? И в том клянетесь? — продолжал я. Все повторили:

? Клянемся!

Между тем пришел генерал-майор Головин; я приказал скомандовать справа по отделениям, и батальон пошел. Не доходя до Исаакиевского моста, я приказал батальон остановить и зарядить ружья. У самого моста построились в полувзводы, чтобы занять всю ширину моста. Я ехал перед карабинерным взводом, перед оным же шли генерал-майор Головин и батальонный командир. Когда дошли до конца моста, я приказал остановиться, полагая, что весь батальон идет за нами. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что стрелковый взвод и все последующие взводы остановились на половине моста и держали ружья у ноги. Я поскакал к стрелковому взводу, приказываю взять ружья на плечо, идти вперед, называя их изменниками; но несколько голосов мне отвечали:

— Мы не присягали, худого ничего не делаем, по своим стрелять не будем.

Тут был и генерал-майор Головин и батальонный командир, — я обратился к ним, чтобы привели людей в повиновение, но все угрозы их были тщетны. Впоследствии открылось, что сим взводом командовал поручик Розен, который был в числе бунтовщиков, и он оказался виновным в сем неповиновении стрелкового взвода. Я с досадой поехал, чтобы донести о сем государю. Приехав на Исаакиевскую площадь, я нашел, что пушки, поставленные против бунтовщиков, уже сделали несколько выстрелов картечью, и толпа их начала рассыпаться и скоро вся исчезла. Так как все уже почти кончилось, то я не рассудил огорчить государя донесением о случившемся в 1-м Финляндском батальоне; но я сказал о том командиру полка Воропанову и требовал, чтобы люди стрелкового взвода выписаны были в армию.

Мне сказывал адъютант мой, граф Толстой, который во все время находился при лейб-гвардии Павловском полку, занимавшем Галерную улицу, что, стоя почти против картечных выстрелов, от коих несколько гренадер были ранены, не только сие людей не поколебало, но когда бунтовщики были сбиты с места, то весь полк пустил по ним батальонный огонь[88].

Когда смерклось, войска расположены были на Дворцовой и Исаакиевской площадях на бивуаках; на первой командовал генерал Воинов, а на второй генерал-адъютант Васильчиков. Государь приказал мне учредить цепь, поставив один Преображенский батальон у арки, что в Луговой Миллионной, и от оного давать часовых по Невскому проспекту до Полицейского моста и по Мойке, и из одного егерского батальона, который должен был находиться при начале Большой Миллионной, давать тоже часовых по всей той улице и по Мойке, соединяя их с Преображенскими часовыми.