Можно долго рассуждать о том, что угроза коммунизма-тоталитаризма — не выдумка, и посему заслуживает хотя бы и избыточных мер предосторожности. Можно перечислять по пунктам все причины, препятствующие полноте доверия к России — они есть всегда, и их хватает у всех, хотя не у всех они одинаковы и равны. Однако дело совсем не в этом. Дело, прежде всего, в том, что и с той, и с другой стороны обоюдное восприятие этих стран опирается на чистый миф. Их отношение друг к другу — это отношение к мифу.

     Собственно, любые отношения строятся на основе мифа, по крайней мере начинаются с него, чтобы в дальнейшем подвергнуться редактированию и корректировке в процессе установления сходства и различия между мифом и реальностью. Но в данном случае подобной корректировки почему-то не происходит, и даже самое тесное сближение с реальностью показывает себя в этом смысле бессильным. Миф остаётся мифом.

     У Америки есть свой метод, своя схема формирования внутренней связи с другими странами и их культурами. Этот метод велит из всякой привлекательной характеристики, всякого ценного явления и качества постараться вытащить рациональное (на взгляд американца) зерно и, освободив его от национальной "шелухи", приспособить к применению с учётом "привычек американцев". Указанные привычки в этом процессе занимают приоритетное место. Посему Америка блещет беспрецедентным изобилием "американских версий" заимствованных отовсюду панацей всех родов: от буддистских монастырей, приветствующих сексуальное партнёрство монахов любых полов, до пилюль, содержащих экстракт французского красного вина, из которого устранено всё "неполезное" (алкоголь и вкус, главным образом).

     Универсальный подход, ставящий во главу угла знаменательное "КАК ЭТО РАБОТАЕТ?", нацелен не столько на реальное понимание объекта внимания, сколько на его утилитарное подчинение.

     Проблема с Россией состоит в том, что с ней этот инструментарий как раз НЕ РАБОТАЕТ. Ни подчинения, ни простого понимания не получается. Для понимания пришлось бы оторваться от мифа в пользу действительности, а это чревато. Для подчинения понадобилось бы нечто большее, чем способность с пользой употребить выхолощенное утилитарное зерно.

Сама логика его мышления меняется, переходит в декоративный, так сказать, пласт восприятия. Даже погода в Америке, в любой её точке, по определению не может быть плохой, по крайней мере хуже, чем в России. Даже бесконечные стихийные бедствия, терзающие молодой континент, им мало замечаются и принимаются как должное. Параллельно он усваивает и закрепляет в себе все штампы расхожего американского взгляда на Россию (советскую или пост), принимая как факт заявления о том, например, что победитель фашизма — это Соединённые Штаты, и утверждая, что "мы здесь не знаем никакой Отечественной войны, знаем только Вторую мировую". Такие крайности уравновешиваются неожиданно пробудившейся ностальгической сентиментальностью в адрес сусального, квасного, самоварного русского китча. А уж в глазах многих американцев главным мерилом "русскости" была и остаётся любовь к водке.

       Всё это вносит чувствительную лепту в искажение восприятия России американцами.

     "Вообще-то наши любят прибедняться". Это неохотное признание попадает в точку. Беседуя о России с американцами, русские предпочитают упоминать исключительно об ужасах, зверствах, тупости, отсутствии условий, унижениях, воровстве, коррупции, так что собеседник перестаёт понимать, каким образом сам говорящий мог сохранить в себе что-то положительное, пожив в таком бандитском гнезде. Естественно, всякого чудом уцелевшего надо пожалеть, посочувствовать, поддержать. При необходимости защитить. Ко мне в журнал нет-нет да и попадают рукописи бывших соотечественников, в которых с полной убеждённостью провозглашается, например, что в сегодняшней России "людей не осталось, там могут уживаться одни гориллы". Мудрено ли, что, развернув еженедельник за прошлую неделю, я немедленно натыкаюсь на лишённый оригинальности, но никак не устрашающей выразительности заголовок: "Русские идут!" (The Russians Are Coming!).

     Да, конечно, я привожу примеры крайностей. Но подобные крайности достаточно многочисленны, чтобы считать их правилом. Исключениям с любой стороны полагается жить с чувством изгнанников.

     Одновременно с этим никто не может просто отмахнуться от факта чрезвычайной развитости русской мысли, многочисленных достижений России, культурных и не только, всевозможных выдающихся способностей россиян. "Там у нас не было свободы, зато была среда, — подытожил опыт своей американской жизни поэт Константин Кузьминский. — Здесь есть свобода, но нет среды." Той среды, которая нацелена на "исход", перерастание окружающих норм, здесь и впрямь нет, нет категорически. Если всё уже и так "лучшее", то перерастать, выходит, нечего.