В какую-то минуту я подумал, что лучше было бы поместить эту повесть уже после моих писем: я боялся, что, прервав рассказ о подлинных фактах чем-то вроде романа, погрешу против серьезности своих соображений; однако по размышлении я решил, что был неправ.

Впрочем, правдива история Теленева или нет, связь между картинами реального мира и идеями, которые эти картины пробуждают в любом человеке, имеет свой тайный смысл: сцепление захватывающих нас обстоятельств, стечение поражающих нас событий есть проявление божественной воли, что обращена к нашей мысли и способности суждения. Разве не оценивает всякий человек и вещи, и людей, исходя в конечном счете из тех случайных происшествий, из каких складывается его собственная история? Любой наблюдатель, как выдающийся, так и посредственный, в суждениях обо всех вещах всегда отталкивается только от этого. Мы видим мир в определенной перспективе, и расположение предметов, предоставленных нашим наблюдениям, зависит не от нас. Разум наш обречен на подобное вторжение Бога в нашу умственную жизнь. А значит, лучшим обоснованием нашего способа суждения всегда будет последовательное изложение тех испытаний, что его породили и обусловили. Историю Теленева я прочел сегодня, и вы прочтете ее также помеченной сегодняшним числом.

Великий поэт, что правит нашими судьбами, лучше нас знает, как важно должным образом подготовить впечатление от жизненной драмы. Любое путешествие есть драма-- по правде сказать, безыскусная и уступающая правилам литературной композиции, но имеющая тем не менее известную философскую и нравственную цель, нечто вроде развязки, что лишена ухищрений, но отнюдь не интереса или пользы; развязка эта наступает исключительно в сознании человека и состоит в проверке целой кучи предрассудков и предубеждений. Путешествующий человек подвергается своего рода нравственной операции, которую благотворное правосудие Божье, являющее себя в зрелище окружающего мира, вершит над его способностью к познанию; человек, описывающий свое путешествие, подвергает этой операции и читателя.

Русский юноша, автор этого отрывка, хотел оправдать зверскую жестокость своих соотечественников, припомнив ужасы нашей революции, и упомянул бесчеловечное деяние, совершенное у нас в стране -- кровавое убийство г-на де Бельзенса в Кане. Он мог бы продолжить сей список: мадемуазель де СомбрЈй заставили выпить стакан крови, чтобы выкупить жизнь ее отца, архиепископ Арль- ский и славные его товарищи по мученичеству героически погибли в кармелитском монастыре в Париже, в Лионе участников восстания расстреливали картечью и-- вечный позор усердию революционных палачей!! -- стрелки обманными обещаниями понуждали тех из своих жертв, кто остался в живых после первого залпа, снова встать на ноги; в Нанте топили людей -- по слову Каррье, справляли республиканские свадьбы; эти и множество иных жестокостей, которые даже не упомянуты историками, могли бы послужить доказательством тому,, что и у самых цивилизованных наций зверство в людях не исчезло, а всего лишь задремало; и все же методичная, бесстрастная и неизменная жестокость мужиков отличается от недолговечного бешенства французов.

В результате подобного единообразия естественные наклонности народа приходят в такое согласие с его общественными обычаями, что последствия этого могут быть и хорошими, и дурными, но равно невероятными по силе.

Будущее мира смутно; но одно не вызывает сомнений: человечество еще увидит весьма странные картины, которые разыграет перед другими ата Богом избранная нация.

Русские почти всегда нарушают общественный порядок из слепого почтения к властям. Так, если верить тому, о чем все шепчутся, когда бы император не произнес перед депутацией от крестьян своих знаменитых слов, те не взялись бы за оружие.

Надеюсь, этот факт, равно как и те, что я приводил в других местах, позволит вам понять, сколь опасно прививать либеральные взгляды народам, не подготовленным к их восприятию. Что касается политической свободы, то чем более вы привержены ей, тем более должны избегать произносить имя ее перед людьми, которые способны лишь скомпрометировать святое дело, защищая его на свой лад; по этой самой причине я сомневаюсь, что император действительно произнес те неосторожные слова, какие ему приписывают. Государь этот лучше чем кто-либо знает нрав своего народа, и я не могу себе представить, чтобы он, пускай сам того не желая, спровоцировал крестьянское восстание. Однако ж не могу не добавить, что многие хорошо осведомленные люди держатся на сей счет иного мнения. Автор "Теленева" описал ужасы мятежа тем более подробно и тщательно, что основное действие разворачивалось как раз в семье этого рассказчика. Если он и позволил себе несколько облагородить характеры и любовь молодых людей, то лишь по воле своего поэтического воображения; но, даже и приукрасив чувства, он сохраняет за людьми их национальные обычаи; короче говоря, ни факты, ни страсти, ни нравы, изображенные в его небольшой повести, не кажутся мне неуместными в сочинении, чье единственное достоинство -- правдивость описаний.

Добавлю, что и по сей день в тех же краях, где был столь ужасающим образом нарушен, а затем восстановлен общественный порядок, вновь вспыхивают то тут, то там кровавые сцены. Как видите, негоже русским попрекать Францию ее политическими беспорядками и делать из них выводы в пользу деспотического правления. Предоставьте русской печати свободу на двадцать четыре часа, и вы узнаете такое, что в ужасе отшатнетесь. Угнетение не может существовать без всеобщего молчания. При абсолютизме иная несдержанность стоит государственной измены.

пользу. Одна из причин легковесности нынешних умов -- в обилии книг, заполнивших мир: книг не столько скверно написанных, сколько скверно прочитанных. Мы оказали бы услугу грядущим поколениям, если бы научили их читать, ведь с тех пор, как вес выучились писать, сей талант становится все большей редкостью...

В свои девятнадцать лет Ксения славилась своей ученостью и пользовалась заслуженным уважением во всех принадлежащих князю *** землях. К ней приходили за советом из окрестных деревень; Ксения была для бедных крестьян вожатой, опорой в делах, болезнях, горестях. За свое миротворство нередко выслушивала она гневные упреки отца; но уверенность, что она совершила добро или помешала свершиться злу, была для нее превыше всего. В стране, где влияние женщин, как правило, невелико, она имела власть, которую не мог бы у нее оспорить ни один из уездных мужчин -- власть разума над грубыми умами.

Даже ее отец, человек буйный по натуре и по привычке, ощущал на себе благотворное воздействие ее души; нередко он краснел, чувствуя, что боязнь причинить страдание Ксении не позволяет ему дать волю гневу, и он, словно тиран-самодержец, который стал бы корить себя за милосердие, сокрушался, что чересчур добродушен. Свои бурные вспышки он почитал за праведный суд и ставил их себе в заслугу, однако крепостные князя *** имели о них иное мнение. Отец с дочерью жили в вологодском имении, расположенном на равнине, огромной по размерам, но по русским понятиям довольно уютной. Усадьба стоит на берегу озера, омывающего его с трех сторон. Берега озера плоски, и оно сообщается с Волгой через водоспуски, чье небыстрое и недолгое течение делится на множество рукавов. Ток извилистых ручейков глубоко прорезает обширную поверхность равнины, и глаз, не имея возможности наслаждаться зрелищем этих потайных узоров, безотчетно следит издалека их изгибы, отмеченные купами жалких, худосочных ив и других хилых кустарников, что разбросаны там и сям вдоль глубоких каналов, которые перерезают луг и бороздят его во всех направлениях, не придавая ему ни красоты, ни плодородия, ибо блуждающие воды не улучшают болотистой почвы. В облике самого здания есть нечто величественное. Из окон его открывается с одной стороны вид на озеро, похожее на море, ибо утром и вечером его ровные песчаные берега тонут в дымке на горизонте, а с другой -- на широкие пастбища, изрезанные рвами и покрытые ивняком. Некошеные луга-- главное богатство этих мест, а уход за скотом, что привольно пасется на них, -- единствен-ное занятие крестьян.

* Всем известно, что вплоть до XVIII века русских женщин держали, так сказать, взаперти.

И без того вечно хмурое лицо управляющего стало еще мрачнее.

-- Его нетрудно было бы сделать добрым,-- ответила Ксения, -- но вы не хотите воспользоваться своим влиянием.

-- Ты-то мне и мешаешь, ты с вечной твоей кротостью и неуместными советами вести себя осмотрительно! Ты портишь господское ремесло. Нет, отец мой и дед не так обращались с крепостными отца нашего господина.

-- Неужели вы забыли,-- возразила Ксения дрожащим голосом, -- что детство у Федора было счастливее, чем у обыкновенных крестьян? Так почему же ему быть похожим на других? Поначалу его воспитывали так же заботливо, как и меня.

-- Он должен был стать лучшим из лучших, а стал хуже всех: хороши плоды просвещения... Это все ты... Вы с кормилицей вечно зазывали его в замок, а я по доброте своей, желая тебе угодить, забывал и ему позволял забывать о том, что он рожден вовсе не для того, чтобы жить с нами.

-- Зато впоследствии вы ему напомнили об этом со всей жестокостью, -- со вздохом возразила Ксения.

-- У тебя какие-то нерусские мысли в голове; рано или поздно ты поймешь на собственной шкуре, как надо обращаться с нашими крестьянами. -- И продолжал сквозь зубы: -- Почему же этот чертов Федор вернулся сюда, невзирая на мои письма князю? Выходит, князь их не читает... А тамошний управляющий мне завидует.

Ксения расслышала реплику Теленева и с горечью поняла, как усилилось раздражение управителя, даже у себя дома не избавленного от дерзостей непокорного крепостного; желая смягчить его сердце, она обратилась к нему с такими разумными словами:

-- Два года назад моего бедного молочного брата едва не до смерти избили по вашему приказанию; и чего вы добились, обидев его? ничего; из уст его не прозвучало ни слова извинения; он предпочел бы отдать Богу душу под розгами, чем унизиться перед вами. А все потому, что наказание было слишком суровым по сравнению с нанесенным оскорблением; если виновный возмущен, он не раскается. Согласна, он ослушался вас; но он был влюблен в Катерину; причина проступка отчасти искупала вину, вот чего не захотели вы понять. После этой сцены Федор женился и уехал, но все наши крестьяне возненавидели вас так ужасно, что я боюсь за вас, батюшка.

-- И оттого-то радуешься возвращению одного из злейших моих врагов? -- раздраженно воскликнул Теленев.

-- Ах! его я как раз не боюсь; нас поили одним молоком, и он скорее умрет, чем огорчит меня.

-- И впрямь, разве он этого не доказал?.. Если б он посмел, он бы первый перерезал мне глотку.

-- Вы к нему несправедливы; напротив, Федор защищал бы вас от всех и вся, хоть вы и нанесли ему смертельную обиду; вы ведь постараетесь, чтобы он забыл вашу суровость -- правда, батюшка? Он теперь женат, у него маленький сын; счастье должно смягчить его нрав, ведь дети меняют отцовские сердца.

-- Конечно... Сын видел Батюшку.

-- Императора?

-- Да; и государь император самолично велел передать нам, что скоро мы будем свободными; такова его воля; когда бы все зависело только от него, это бы уже случилось *.

Теленев пожимает плечами, потом продолжает:

-- А как это Федору удалось поговорить с императором?

-- Как?.. он присоединился к нашим людям, тем, которых послали все наши деревенские и соседские тоже, чтобы они пошли и попросили Батюшку... Тут Пахомовна вдруг осеклась.

-- Попросили о чем? Старуха, спохватившись, что проболталась, решила прикусить язык, несмотря на торопливые расспросы управителя. В ее внезапном молчании было нечто непривычное и, быть может, исполненное глубокого смысла.

-- Да что же вы тут, в конце концов, против нас замышляете? -- в бешенстве вскричал Теленев, схватив старуху за плечи.

-- Нетрудно догадаться,-- сказала Ксения, делая шаг вперед и вставая между отцом и кормилицей, -- как вам известно, прошлой весной государь купил поместье ***, по соседству с нашим. С тех самых пор наши крестьяне ни о чем не мечтают, как только о счастье принадлежать короне. Они завидуют соседям, чье положение... как они считают, намного улучшилось, притом что прежде во всем было схоже с их собственным; многие старики, из самых почтенных в уезде, просили у вас под разными предлогами дозволения отправиться в город; после их отбытия я узнала, что их избрали ходоками от других крепостных, чтобы они отправились к императору и молили его купить их, как он купил их соседей. Многие окрестные губернии присоединились к вологодским депутатам, дабы принести государю ту же просьбу. Уверяют, что они вручили ему деньги, необходимые для покупки имения князя ***-- земель вместе с людьми.

-- Верно,-- сказала старуха,-- и Федор, мой мальчик, повстречал их в Петербурге и присоединился к ним, чтобы поговорить с Батюшкой; вчера они все вместе вернулись.

-- Я не предупредила вас об их попытках,-- продолжала Ксения, глядя на изумленного отца, -- потому что заранее знала, что из этого ничего не получится.

-- Ты была неправа, ведь они встретились с Батюшкой.

-- Даже сам Батюшка не может сделать того, о чем они просят, иначе ему бы пришлось купить всю Россию.

-- Вы только посмотрите, что за хитрецы,-- возразил Теленев.-- Эти мошенники настолько богаты, что делают подобные подарки императору, а перед нами разыгрывают нищих и имеют бесстыдство утверждать, будто мы лишаем их последнего.

* Исторический факт.

Будь у нее серебряный нимб, она стала бы прекраснейшей из византийских мадонн, изображением которых дозволено украшать русские церкви *.

Ее молочный брат был один из красивейших мужчин в этих краях, чьи обитатели славятся красотой, высоким ростом, стройностью, здоровьем и независимым видом. Крепостные из этой части империи -- бесспорно, наименее жалкие люди в России.

Изящная крестьянская одежда отлично сидела на нем. Светлые, красиво разделенные на пробор волосы, спадая шелковистыми локонами, обрамляли безупречный овал лица; крепкая, сильная шея оставалась открытой, ибо сзади, на затылке, волосы были пострижены под гребенку, а спереди белый лоб юного землепашца пересекала, словно диадема, лента, сверкавшая на солнце и придававшая ему сходство с Христом кисти Гвидо. Он был одет в рубаху из крашеного полотна, в тонкую полоску, с неглубоким вырезом и с одной только прорезью на плече, чтобы проходила голова; узкое отверстие застегивалось на две пуговицы, пришитые между плечом и ключицей. Это одеяние русских крестьян, напоминающее греческую тунику, носится навыпуск и закрывает штаны до самых колен. Оно бы походило отчасти на французскую блузу, когда бы не несравненно большее его изящество, каким оно обязано и своему покрою, и безотчетному вкусу его владельцев. Федор был высок, гибок и наделен врожденной элегантностью; голова его, красиво посаженная на плечах -- широких, покатых и своей лепкой напоминающих плечи античных статуй, -- украсила бы самые благородные позы, однако юноша почти все время держал ее склоненной на грудь. На его прекрасном лице читалась какая-то тайная подавленность. Несмотря на свой греческий профиль, синие, с поволокой, но сверкающие молодостью и природным умом глаза, несмотря на свой надменный, очерченный точь-в-точь как на античных медалях рот, который венчали золотистые усики, блестящие, словно натуральный шелк, на свою молодую бородку того же оттенка, короткую, вьющуюся, шелковистую и густую, хотя еще вчера на месте ее был детский пушок; наконец, несмотря на свои мускулы циркового борца, ловкость испанского матадора и ослепительно белую кожу северянина,-- иначе говоря, несмотря на подобную внешность, при которой любой мужчина стал бы гордым и уверенным в себе, Федор, униженный воспитанием, которое не соответствовало его положению в родных местах, а быть может, и бессознательным, врожденным чувством собственного достоинства, не вязавшимся с принадлежностью к подлому сословию, держался почти все время как преступник, что ожидает исполнения приговора.

* В греческой церкви культ изображений по-прежнему до известной степени запрещен; истинно верующие допускают лишь живопись условного стиля, покрытую определенными рельефными украшениями из золота и серебра; под этими накладками достоинства картины исчезают совершенно. Таковы единственные живописные изображения, какие терпят в Божьих храмах русские православные. Примечание Путешественника.

Кто же вернет ему громадное счастье, навеки уничтоженное розгой палача? Разве способна любовь супруги возвысить горделивую душу такого раба? нет!.. былое благоденствие станет преследовать его повсюду и сделает стыд еще невыносимей. Сестра Ксения решила, что, женившись, он обретет покой, и он повиновался, но из-за этой уступчивости несчастье его лишь возросло, ибо если человек, желая укрепиться в добродетели, множит свои обязанности, он лишь открывает для себя новые источники угрызений совести.

Безутешный Федор слишком поздно ощутил, что Ксения, несмотря на всю свою дружбу, ничем ему не помогла. Не в силах более выносить жизнь в местах, что стали свидетелями его падения, он ушел из родной деревни, покинув жену и своего ангела-хранителя.

Жена его чувствовала себя униженной, но по другой причине: когда супруг несчастлив, супруга его краснеет от стыда; оттого-то она не стала говорить ему, что беременна: ей не хотелось прибегать к подобным средствам, дабы удержать подле себя супруга, счастье которого она явно не в силах была составить.

Наконец, после годичной отлучки, он возвращается домой. Перед ним снова его мать, жена, дитя в колыбели -- ангел, точь-в-точь похожий на отца; но ничто не может излечить его от грызущей тоски. Он остается неподвижен и молчалив, даже стоя перед своей сестрой Ксенией, которую теперь не смеет называть иначе, чем "сударыня".

Благородные фигуры молодых людей, чем-то схожих, по словам кормилицы, и внешностью, и характерами, сверкали на утреннем солнце среди стад, чьими повелителями они казались. При виде их вспоминались Адам и Ева, писанные Альбрехтом Дюрером. Ксения была спокойна и почти весела, тогда как лицо юноши выдавало жестокое волнение, едва скрытое под маской напускного равнодушия.

На сей раз Ксению, несмотря на ее безошибочный женский инстинкт, обмануло молчание Федора; печаль брата она относила лишь на счет тягостных воспоминаний, полагая, что самый вид мест, где он страдал, обостряет его боль; она по-прежнему рассчитывала, что любовь и дружба окончательно залечат его рану.

Прощаясь с братом, она обещала часто приходить к нему в избу кормилицы. И все же последний взгляд Федора испугал девушку; было в этом взгляде нечто большее, чем грусть,-- в нем была дикая радость, смягченная какой-то необъяснимой заботливостью. Ксения опасалась, как бы он не сошел с ума. Безумие всегда внушало ей какой-то сверхъестественный ужас, а поскольку боязнь свою она относила на счет смутного предчувствия, то из-за этого суеверия беспокойство ее только возрастало.

Внезапно на горизонте возникло какое-то зарево.

-- Откуда этот свет? -- восклицает перепуганная Ксения.

-- Не знаю,-- неуверенно отвечает старуха,-- может, это последние лучи солнца.

-- Нет, -- говорит Ксения, -- где-то горит деревня.

-- Господский дом,-- возражает замогильным голосом Елизавета, -- теперь пришел черед господ.

-- Что ты этим хочешь сказать? -- Ксения в испуге хватает кормилицу за руку.-- Неужто сбываются ужасные предсказания моего отца?

-- Надо поторопиться, прибавьте шагу, я должна отвести вас подальше, чем в нашу избу, -- произносит Елизавета.

-- Куда же ты хочешь меня отвести?

-- В надежное место; второго такого нет для вас в Вологде.

-- Но отец, что будет с ним? За себя мне нечего бояться, но где отец?

-- Его спасли.

-- Спасли!.. от какой же опасности? кто? что тебе известно?.. Ах! ты просто успокаиваешь меня, чтобы делать со мной все, что тебе заблагорассудится!

-- Нет, клянусь светлым Духом Святым, сын спрятал его, и сделал он это ради вас, рискуя жизнью, потому что в нынешнюю ночь всех предателей настигнет смерть.

-- Федор спас моего отца! какое великодушие!

-- Я вовсе не великодушен, сударыня,-- произнес юноша, подходя к ним, чтобы поддержать готовую лишиться чувств Ксению. Федор решил проводить мать до ворот усадьбы, но не осмелился войти туда вместе с ней; он не пошел дальше моста, спрятался в некотором отдалении, а потом, чтобы никто не помешал бегству Ксении, двигался далеко позади обеих женщин, не показываясь им на глаза. Смятение чувств, охватившее сестру, вынудило его приблизиться и предстать перед ней, чтобы ей помочь. Но девушка уже снова обрела ту энергию, какую пробуждает опасность в сильных душах.

-- Грядут великие события; открой мне тайну, Федор-- что происходит?

-- Происходит то, что русские люди обрели свободу и мстят за себя; но идите же скорее за мной, -- повторил он, увлекая ее вперед.

-- Мстят за себя?.. но кому же? я, например, никому не причинила зла.

-- Это верно, вы ангел... и все же, боюсь, в первый момент они никого не пощадят. Безумцы!! в давних наших господах и во всей их породе они видят только врагов; настал час резни, так что бежим!;

Набата вы не слышите потому, что звонить в колокола запрещено,. ибо звон мог бы стать предупреждением нашим врагам; впрочем, и разносится он недостаточно далеко; было решено, что последние лучи закатного солнца станут сигналом к поджогу дворцов и к истреблению всех их обитателей.

-- Я пойду с тобой, -- возразила девушка, судорожно сжимая его руку,-- я тебя не брошу. Или ты считаешь, что дороже жизни для меня ничего нет? И тут беглецы увидели, как в свете звезд перед ними возникла вереница молчаливых, устрашающих теней. Фигуры двигались самое большее в сотне шагов от Ксении. Федор остановился.

-- Что это такое? -- спрашивает шепотом девушка.

-- Тише, -- отвечает Федор почти неслышно, вжимаясь в дощатую стену, укрывшую их в своей непроглядной тени; затем, когда последний призрак пересек дорогу, поясняет: -- Это отряд наших людей, они идут тихо, чтобы застать врасплох графа *** в его усадьбе. Здесь небезопасно, идемте быстрее.

-- Но куда же ты меня ведешь?

-- Сначала к матушкиному брату, это в четырех верстах * от Вологды; дядя уже старик, выживший из ума, он все равно что невинный младенец, и нас не выдаст. Там вы как можно быстрее переоденетесь, потому что вас могут узнать по платью; у меня с собой другая одежда для вас; матушка останется у брата, а я наде- юсь до утра отвести вас в то убежище, где спрятал Теленева. В нашем несчастном уезде нет ни единого надежного места, но там вы все же меньше всего можете опасаться неожиданностей.

-- Ты хочешь вернуть меня к отцу, спасибо тебе; но что будет, когда я окажусь с ним? -- с тревогой спрашивает девушка.

-- Когда вы окажетесь с ним... я с вами распрощаюсь.

-- Никогда.

-- Нет, нет, Ксения права, ты останешься с ними, -- восклицает бедная мать.

-- Теленев не позволит,-- с горечью возражает молодой человек. Ксения чувствует, что сейчас не время спорить. Трое беглецов в молчании продолжают свой путь и без происшествий добираются до избы старого крестьянина.

Дверь была незаперта; они вошли, осторожно откинув щеколду. Старик спал, завернувшись в черную баранью шкуру, расстеленную на одной из лавок, что стояли вдоль стен комнаты. Над головой его горела лампадка, подвешенная перед иконой греческой богоматери, почти не видной из-под накладных серебряных пластин, которыми был обозначен головной убор и одеяние Девы. На столе остался самовар, полный кипятка, чайник с заваркой и несколько чашек. Незадолго до появления Пахомовны с Федором супруга молодого человека покинула дядину избу: она вместе с ребенком укрылась у своего отца. Федор не выразил ни удивления, ни гнева из-за ее ухода: он не велел его дожидаться, ему не хотелось, чтобы кто-нибудь знал, где прячется Ксения.

-- Верста соответствует примерно четверти французского лье. Примечание Путешественника.