Project Syndicate, США

Когда всё рушится
02.04.2016
Анатоль Калетский (Anatole Kaletsky)

Во всем мире сегодня ощущается конец эпохи — это глубокое предчувствие дезинтеграции ранее стабильных обществ. Говоря бессмертными строчками великого стихотворения У. Б. Йейтса «Второе пришествие»:

«Всё рушится, основа расшаталась,

Мир захлестнули анархизма волны…

У добрых сила правоты иссякла,

А злые полностью остервенились…

И что за дикий зверь дождался часа,

Крадётся к Вифлеему, чтоб родиться?

Йейтс написал эти строки в январе 1919 года, два месяца спустя после окончания Первой мировой войны. Он инстинктивно чувствовал, что наступивший мир вскоре сменится ещё большим ужасом.

Почти 50 лет спустя, в 1967 году, американский эссеист Джоан Дидион выбрала заголовок «Подкрадываясь к Вифлеему» для своего сборник статей о социальных проблемах конца 1960-х. В течение 12 месяцев после публикации книги были убиты Мартин Лютер Кинг и Роберт Кеннеди, городские гетто в США взорвались бунтами, а французские студенты начали массовые протесты, которые год спустя привели к отставке президента Шарля де Голля.

К середине 1970-х Америка проиграла Вьетнамскую войну. «Красные бригады», «Подпольные синоптики», Ирландская республиканская армия и итальянские неофашисты устраивали теракты в США и Европе. А импичмент президент Ричарда Никсона превратил западную демократию в посмешище.

Прошло ещё 50 лет, и теперь мир снова преследуют страхи по поводу возможного провала демократии. Можем ли мы вынести какие-то уроки из предыдущих периодов экзистенциальной неуверенности?

В 1920-х и 1930-х годах, также как в конце 1960-х и начале 1970-х (и также как сегодня), недовольство политикой было связано с разочарованием в недееспособности экономической системы. В межвоенный период казалось, что капитализм обречён из-за нестерпимого неравенства, дефляции и массовой безработицы. В 1960-х и 1970-х казалось, что капитализм находится на грани краха по противоположным причинам — инфляция и недовольство налогоплательщиков и деловых кругов политикой перераспределения, проводившейся «большим правительством».

Обращая внимание на цикличность повторяющихся кризисов, я не хочу сказать, что это некий закон природы диктует наступление почти полного краха мирового капитализма каждые 50 или 60 лет. Тем не менее, следует признать, что демократический капитализм является эволюционирующей системой, которая реагирует на кризисы путём радикальной трансформации как экономических отношений, так и политических учреждений.

По этим причинам нам следует воспринимать нынешнюю сумятицу как предсказуемую реакцию на сбой конкретной модели глобального капитализма в 2008 году. Судя по прошлому опыту, его вероятным результатом может стать десятилетие (или больше) переоценки ценностей и нестабильности, что со временем приведёт к установлению нового порядка в политике и экономике.

Так произошло, когда после периода великой инфляции начала 1970-х были избраны Маргарет Тэтчер и Рональд Рейган и когда после Великой депрессии появился американский «Новый курс» и «дикий зверь» европейского перевооружения. Каждое из этих посткризисных решений сопровождалось изменениями в экономическом мышлении, а также в политике.

Великая депрессия привела к Кейнсианской революции в экономике и «Новому курсу» в политике. Инфляционные кризисы 1960-х и 1970-х спровоцировали монетаристскую контрреволюцию Милтона Фридмана, вдохновившую Тэтчер и Рейгана.

Тем самым, представлялось бы разумным ожидать, что сбой в дерегулированном финансовом капитализме вызовет четвёртую сейсмическую перемену (Капитализм 4.0, как я это назвал в 2010 году) в политическом и экономическом мышлении. Но если глобальный капитализм действительно входит в новую эволюционную фазу, какими будут её возможные характеристики?

Определяющей характеристикой всех сменявшихся этапов развития мирового капитализма было изменение границ между экономикой и политикой. В классическом капитализме XIX века политика и экономика идеализировались как разные сферы деятельности, а взаимодействие между властью и бизнесом ограничивалось (необходимым) повышением налогов для военных авантюр и (пагубной) защитой могущественных корыстных интересов.

Во второй, кейнсианской версии капитализма на рынки смотрели с подозрением, а вмешательство властей в экономику считалось правильным. В третьей фазе, где доминировали Тэтчер и Рейган, подобные идеи сменились на обратные: правительство обычно ошибается, а рынки всегда правы. Четвёртую фазу, возможно, определит осознание того, что и правительство, и рынки могут быть катастрофически неправы.

Подобное признание, что все не правы, может выглядеть парализующим, и это, конечно, отражается в современных политических настроениях. Тем не менее, понимание, что все ошибаются, на самом деле может стать источником силы, потому что оно открывает возможности для улучшений как в экономике, так и в политике.

Если мир является слишком сложным и непредсказуемым как для рынков, так и для правительств, чтобы те могли достичь своих социальных целей, значит, следует разработать новые системы сдержек и противовесов, которые позволяли бы политическими решениями ограничивать экономические побуждения и наоборот. Если мир характеризуется неопределённостью и непредсказуемостью, значит экономические теории докризисного периода — рациональность ожиданий, эффективность рынков, нейтральность денег — должны быть пересмотрены.

Более того, политикам надо провести ревизию большей части той идеологической суперструктуры, которая была воздвигнута на идеях рыночного фундаментализма. Сюда входит не только финансовое дерегулирование, но и независимость центральных банков, разделение монетарной и фискальной политики, а также предположение, что на конкурентных рынках не требуется вмешательство правительства для обеспечения приемлемого распределения доходов, инноваций, необходимой инфраструктуры и общественных благ.

Совершенно очевидно, что новые технологии и интеграция миллиардов новых работников в мировой рынок открывают возможности, которые должны привести к увеличению процветания в предстоящие десятилетия, по сравнению с докризисным периодом. Однако «ответственные» политики во всех странах предупреждают граждан о наступлении периода «новой нормальности», то есть стагнирующего экономического роста. Неудивительно, что избиратели возмущены.

Люди понимают, что у их лидеров имеются мощные экономические инструменты, способные улучшить качество жизни. Деньги можно напечатать и раздать напрямую гражданам. Минимальные зарплаты можно повысить, чтобы сократить неравенство. Правительства могут инвестировать значительно больше в инфраструктуру и в инновации, причём с нулевыми затратами. Банковское регулирование могло бы стимулировать кредитование, а не ограничивать его.

Однако применение таких радикальных мер будет означать отказ от теорий, которые доминировали в экономике с 1980-х годов, а также от тех институциональных механизмов, которые на них основаны, например Маастрихтского договора в Европе. Лишь немногие «ответственные» люди готовы сейчас поспорить с докризисной экономической ортодоксией.

Сигнал, подаваемый нынешним популистским бунтом, заключается в том, что политики должны разорвать свои докризисные учебники и поддержать революцию в экономическом мышлении. А если ответственные политики откажутся, тогда «дикий зверь, который дождался своего часа», сделает это за них.

Анатоль Калетский — главный экономист и сопредседатель Gavekal Dragonomics. Он — бывший колумнист газет Times of London, International New York Times и Financial Times, автор книги «Капитализм 4.0, рождение новой экономики», в которой предсказывались многие трансформации мировой экономки после кризиса. Его изданная в 1985 году книга «Цена дефолта» стала влиятельным инструментом для латиноамериканских и азиатских правительств при ведении переговоров о долговых дефолтах и реструктуризации долгов с банками и МВФ.

Оригинал публикации: When Things Fall Apart
Опубликовано 31/03/2016 12:39
http://inosmi.ru/social/20160402/235964125.html

MIT News, США

Россия берет реванш: внешние угрозы и реакции режима

12.11.2017
Кит А. Дарден (Keith A. Darden)

После распада Советского Союза Россия развивается в атмосфере американского господства и стремления США распространять демократию по всему миру. Могли ли эти условия вызвать у России ощущение исходящей от Запада угрозы и, как следствие, авторитарную реакцию?

После бомбардировок Югославии странами НАТО в 1999 году российская элита начала видеть в Соединенных Штатах отчетливую угрозу — мощную державу, которая свергает неугодные режимы, используя общественные организации, этнические группы и прочие проявления плюрализма в других странах в качестве «пятой колонны».

С каждым новым кризисом российско-американских отношений — в Украине в 2004-м и в 2014 годах, в Грузии в 2008 году — российское руководство усиливало контроль над обществом, прессой и государственными структурами. В результате стремление США распространять демократию путем применения силы привело в России к прямо противоположному эффекту.

Руководители страны стремились сбалансировать угрозу, которая, как им казалось, исходила от США. Для этого они укрепляли боеспособность и расширяли возможности разведывательных структур, что позволило России вмешиваться в дела других стран; кроме того, они все сильнее «закручивали гайки» внутри страны, чтобы иностранные государства не смогли воспользоваться зачатками плюрализма в самой России, возникшими после краха советского режима.

Чтобы поместить реакцию России в более широкий контекст, можно вспомнить труды историка и дипломата Эдварда Х. Карра. В 1930-е годы он писал, что универсальные ценности удобны для тех государств, которые стремятся к мировой гегемонии, поскольку ими можно оправдать вторжение и вмешательство во внутренние дела других стран — что в принципе под силу только самым могущественным державам. В свою очередь, отмечал историк, идеологическая реакция развивающихся стран обусловлена их более слабым положением.

********************************

В первое десятилетие после распада Советского Союза путеводной звездой для России и большей части Евразии стал Запад. Постоянно твердя об «особом пути» России, российские элиты тем не менее жаждали инвестиций, модернизации и интеграции в международные институты и либеральный экономический порядок, созданный США и европейскими государствами и компаниями, которые занимали в этой системе главенствующие позиции. Российские элиты измеряли прогресс стандартами западных стран и институтов, а успехом считали доступ к рынкам и влияние в европейских и американских организациях. Конечно, альтернативы западному либерализму, в особенности либеральной демократии, тоже привлекали их интерес, но основной стандарт оставался неизменным.

Сейчас дела обстоят совершенно иначе. Последние десять лет мы наблюдаем, как Россия целенаправленно отдаляется от западных (американских) ценностей, институтов, правил и норм, а также отказывается от сотрудничества, которое ожидалось от нее в международных вопросах, — причем в последние три года процесс ускорился. Это создает угрозу по всем направлениям и без того крайне неустойчивых взаимоотношений России с США и Европой. Внутри страны мы видим ужесточение контроля над обществом и неуклонное сокращение политической конкуренции; усиливаются националистические и консервативные тенденции в идеологии и риторике.

Связан ли геополитический разворот России, все сильнее удаляющейся от Запада, с ее отходом от либерализма внутри страны? Взаимосвязь между политическим режимом в России и ее международными отношениями если и обсуждается, то, как правило, в том смысле, что оппозиционный курс внешней политики России определяется ее недемократическими внутренней политикой и политэкономией. Какие бы причины ни приводили ученые — будь то экономический фактор, связанный с низкоурожайной почвой, или идеологический, связанный с панславизмом или идеями коммунистической революции, — в конце концов все сводится к тому, что сущностной особенностью России является стремление к экспансии и демонстрации собственной мощи за пределами страны. Современные авторы часто отмечают, что российская элита, стоящая во главе недемократического (клептократического, фашистского) режима, стремится отвлечь внимание собственных граждан военными победами и воображаемыми внешними угрозами для того, чтобы удержать власть. Иными словами, Путин вступает в войну за границей, чтобы добиться легитимности на родине.

Эти аргументы привычны и воспринимаются почти как нечто само собой разумеющееся. Гораздо меньше внимания, однако, уделяется обратному тезису: что современный российский режим отчасти является продуктом международной обстановки, сложившейся после окончания холодной войны, когда он, собственно, и формировался. А в том, как именно строился мировой порядок в тот период, российские элиты, справедливо или нет, видели угрозу существованию своей страны.

В течение 25 лет, отделяющих нас от завершения холодной войны, Россия развивалась на фоне беспрецедентной мощи США. Мощь необязательно предполагает угрозу; но странам, за редким исключением, свойственно воспринимать превосходящую силу как угрозу. В последние 25 лет, и особенно после бомбардировок Югославии силами НАТО в 1999 году, Россия начала видеть в мощи и влиянии Соединенных Штатов многоплановую угрозу со стороны Запада. К 2016 году в России укоренилось мнение, что США — это главная военная сила в мире, лидер военного альянса, который неумолимо приближается к российским границам и использует военные и финансовые рычаги, чтобы свергнуть конкурирующие режимы или просочиться в них. Эта точка зрения выражается в официальных заявлениях, государственных СМИ и политических кругах. Россия налагает ограничения на гражданское общество, неправительственные организации, помощь иностранных организаций, СМИ и контролирует стратегические экономические активы. Все это — важные отличительные черты авторитарного режима. Однако эти действия оправдываются необходимостью создать противовес внешней угрозе со стороны Запада. Даже если допустить, что подобные страхи в действительности не вполне обоснованы, — может быть, те, кто принимает решения в России, в самом деле чувствуют опасность, исходящую извне, и именно поэтому принимают те или иные решения, ужесточающие контроль внутри страны? Можно ли предположить, что Россия была бы сейчас другой, более демократической, если бы международная обстановка была иной?

У этих вопросов нет окончательных ответов, потому что нельзя вырвать Россию из международного контекста и посмотреть, как бы складывался российский режим в других условиях. Но в этом-то и дело. Мы не можем считать, что международная обстановка, в которой находилась Россия, никак не влияла на изменения внутри страны. Также мы не должны думать, что международные отношения не скажутся на развитии ситуации внутри России в будущем. Рассматривая последовательность конфликтных ситуаций в международных отношениях, возникавших на протяжении двух последних десятилетий, а также поворот России к авторитаризму, в этой работе я пытаюсь разобраться, возможно ли, что мы имеем дело с порочным кругом, в котором внешние угрозы приводят к ужесточению порядков внутри страны и наоборот. В итоге в России постоянно усиливаются недемократические, реакционные тенденции — и в том, что касается взаимоотношений с США, и в отношениях с собственными гражданами.

Мы обычно не думаем о господстве США как об источнике возникновения недемократических режимов. В последнее десятилетие исследователи, изучающие роль международной обстановки в формировании внутренних политических режимов как в мире в целом, так и в посткоммунистической Европе в частности, неизменно приходят к выводу, что западное влияние способствует демократизации. Эти авторы утверждают, что (либеральные) международные и региональные организации содействуют демократизации следующими способами: путем социализации элит; используя фактор экономических преимуществ, которые дает членство в международных соглашениях, для того, чтобы влиять на политические режимы потенциальных участников; укрепляя связи, которые ставят недемократические режимы в зависимость от экономики и политики демократических государств. Многие исследователи изучают долгосрочное влияние международных программ по поддержке демократии, а также формирование общественных организаций и СМИ, которые создают основу для демократизации. Также их интересует двустороннее влияние «взаимосвязей» и «рычагов» между соседними государствами и союзниками. Другие исследуют, как межгосударственные активистские сети влияют на мобилизацию с целью демократических изменений, возникающую в ответ на фальсификации на выборах. Международное демократическое сообщество стремится «ассимилировать» государства путем социализации, поддержки и межнациональных сетей и связей. В работах, посвященных международному демократизирующему влиянию, нет недостатка.

Однако все эти работы отличает отчетливо благосклонный или либеральный взгляд на международную обстановку и природу международного влияния. Влияние извне предстает как исключительно «благоприятное»: внешние политические актеры всегда помогают обществу избавиться от оков недемократического правительства, а международное воздействие способствует демократии. Это отчасти справедливый, но весьма ограниченный взгляд на роль международных факторов в формировании политических режимов. И, что немаловажно, подобный взгляд на международные отношения едва ли можно встретить в Москве или Пекине. Он не принимает в расчет ни роль внешних угроз и беспокойства по поводу национальной безопасности и территориального суверенитета, ни то, как конфликтные геополитические отношения между государствами отражаются на их внутреннем развитии.

Это важные упущения. Ученые предшествующей эпохи, занимавшиеся общественными науками, указывали на связь между внешними угрозами и внутренними свободами, или «конституцией» государств. Отто Хинце, военный историк, современник Макса Вебера, писал, что, обращая внимание исключительно на внутренние источники политических режимов, мы, «по сути, вырываем каждое отдельно взятое государство из контекста, в котором оно формировалось; мы рассматриваем государство в изоляции, само по себе, не задаваясь вопросом, существует ли связь между его отличительными особенностями и его отношениями с окружающим миром». В соответствии с реалистической школой международных отношений «окружающий мир», влияющий на развитие режима, рассматривался как угроза. Природа и степень этой угрозы определялись географическим положением и близостью к другим источникам силы. Считалось, что соседи не социализируют страны напрямую; в рамках реалистической школы «конституции» стран — это ответ или реакция на уровень безопасности, который определяется их окружением. На государства влияют не «ценности» соседей, а экзистенциальная конкуренция с ними. Политолог Гарольд Лассуэлл считал, что высокий уровень внешней и военной угрозы порождает недемократические «гарнизонные государства». Немногочисленные современные работы, посвященные влиянию внешних угроз на формирование политических режимов, приходят к выводу, что внешние угрозы и межгосударственные конфликты оказывают отрицательное воздействие на развитие демократии.

Чтобы оценить роль внешней угрозы, полезно взглянуть на реальное соотношение сил и на восприятие угроз в России. В какой международной обстановке Россия существует последние 25 лет? США крайне активны, доминируют в военном плане и постоянно увеличивают свое присутствие на границах России. В первый срок Путина на посту президента, с 2000 по 2005 год, военные расходы США увеличились с $415 до $610 млрд и превысили 40% от мировых. Следуя инициативам, исходящим из США, НАТО устойчиво расширялось. В 1999 году к альянсу присоединились Польша, Чехия и Венгрия; в 2004 году — Словакия, Словения, Румыния, Болгария и страны Балтии — Эстония, Латвия и Литва; в 2009-ом — Хорватия и Албания. Альянс ясно давал понять, что готов принять новых участников; таким образом, возросла вероятность того, что территории, ранее входившие в состав Советского Союза, станут частью архитектуры безопасности НАТО. В 2008 году на саммите в Бухаресте альянс открыто заявил, что Грузия и Украина «станут членами НАТО».

Рост военных расходов США, усиление их относительной военной мощи и расширение альянса сопровождались изменениями в американской доктрине. Международная демократизация и права человека были объявлены важнейшим приоритетом национальной безопасности, а вмешательство во внутренние дела других государств получило в доктрине прямое одобрение. Эти изменения поддержали обе партии. Политика «силового либерализма», которую администрация Клинтона проводила на Балканах, и расширение НАТО соответствовали им не менее, чем вторжение в Ирак при Буше. Но наиболее четко они были сформулированы во второй инаугурационной речи Джорджа Буша-младшего в 2005 году:

«Происходящие события и здравый смысл приводят нас к единственному выводу: существование свободы в нашей стране все сильнее зависит от процветания свободы в других странах. Чтобы надеяться на мир в нашем мире, нужно распространять свободу по всей земле. Сегодня насущные интересы Америки совпадают с нашими базовыми принципами…. Распространение этих идеалов — это миссия, благодаря которой возникла наша нация. Это благородное достижение наших отцов. Теперь же это становится насущной необходимостью для нашей системы безопасности и требованием эпохи. Поэтому политика Соединенных Штатов заключается в стремлении поддержать развитие демократических движений и институтов во всех странах и культурах. Наша конечная цель — покончить с тиранией в нашем мире».
Если чувство угрозы возникает из соотношения намерений и возможностей, нужно очень страстно верить в благие намерения США, чтобы после холодной войны не считать Америку угрозой. Прошлый опыт не дает оснований российским элитам верить в благожелательность Запада. В заявленной политике вмешательства «во все страны и культуры» они увидели не благие либеральные намерения, а предлог для использования и экспансии американской силы. В глазах российского правительства в последние 25 лет угроза, исходящая от американского господства, становилась все более явной. Косово в 1999 году. Ирак в 2003-м. Украина в 2004-м. Грузия в 2008-м. Ливия в 2011-м. Украина в 2014-м. Каждый кризис укреплял картину мира элиты, в которой Америка — с ее мощью и готовностью вторгаться в другие страны — воспринималась как источник опасности.

Каково было воздействие либерального американского господства на Россию? Некоторые предполагали, что крушение одного полюса двуполярной системы положит конец противостоянию, или, по меньшей мере, альтернативным нормативным принципам. Майкл Макфол утверждал, что в «монополярном» мире, который возник после распада СССР, отсутствие конкурентного давления вкупе с тем, что демократический капитализм оказался единственной моделью развития, означало, что США больше не опасаются революционной смены режима. Другие государства более не в состоянии оказывать помощь авторитарным режимам, которые подавляют народное сопротивление в своей стране. Под влиянием международной обстановки политические режимы будут сдвигаться в сторону демократии. Иными словами, в мире, где есть только один нормативный полюс и центр силы, не остается иной возможности, кроме как перейти на сторону сильного.
Россия, разумеется, поступила наоборот. В ответ на наращивание и неоднократное применение американской военной силы за пределами границ США Россия увеличила расходы на вооружение и начала серьезную реформу вооруженных сил. В результате в России появилась гораздо более эффективная и менее коррумпированная армия. В первый президентский срок Путина реформа носила ограниченный характер и был значительно увеличен военный бюджет, хотя доля военных расходов в ВВП и в бюджетных расходах в целом сохранялась примерно на одном уровне: около 4% и 10-11%, соответственно. Однако после российско-грузинского кризиса 2008 года правительство начало серию реформ под руководством министра обороны Анатолия Сердюкова. Армия перешла от модели массовой мобилизации с большим офицерским корпусом к более эффективной мобильной модели, опиравшейся в большой степени на хорошо экипированных и обученных профессиональных военнослужащих. Расходы выросли, а личный состав сократился. Базовая модель российской армии подверглась трансформации. Внезапные проверки и тренировки боеготовности стали нормой. Россия вкладывала большие средства в производство танков и самолетов нового поколения и целенаправленно осуществляла перевооружение частей и подразделений современной военной техникой. Ядерное оружие по-прежнему оставалось для России надежным ответом в случае возникновения угрозы существованию государства. Но одновременно в стране были созданы хорошо подготовленные мобильные силы специального назначения, способные осуществить быстрое и незаметное развертывание и ответить на угрозу применения обычных вооружений. Кроме того, правительство усилило давление на инакомыслие внутри страны.

В какой степени ужесточение политического режима связано с тем, что упомянутые выше кризисы усиливали у России ощущение внешней угрозы? Многие исследователи полагают, что российские лидеры намеренно создают представление, будто сложившаяся в мире обстановка таит в себе угрозы для России, и используют этот образ для упрочения собственного закрытого и коррумпированного режима. Россию нередко называют клептократией. Но власть, занятая преимущественно личным обогащением, не должна тратить больше десяти процентов государственного бюджета на военные расходы, тем более выделять значительные средства на проведение регулярных учений, направленных на реальное повышение боеготовности. Клептократы — правители, которых интересует только собственное обогащение, как Януковича в Украине или Мобуту в Конго, — кладут деньги к себе в карман, отчего все функции режима атрофируются, кроме тех, что необходимы для политического выживания самого клептократа. Если бы российское правительство раздувало внешнюю угрозу только для того, чтобы остаться у руля, оно бы не тратило реальные деньги на оборону. Государственные расходы заставляют прийти к выводу, что официальные заявления о внешней угрозе — не просто пропаганда для внутреннего потребления.

Как было сказано выше, у нас нет возможности заглянуть в параллельную вселенную, где США слабее и не стремятся насаждать демократию с помощью военной силы. Однако мы можем лучше разобраться в ситуации, если проанализируем, когда и в какой последовательности в России происходили изменения режима. Если верно, что внешняя угроза побуждает к ограничениям свобод внутри страны, то за активными действиями США и НАТО должно следовать ужесточение режима в России. После каждого нового кризиса такого рода Россия должна последовательно отгораживаться от международного либерального порядка, вкладывая средства в силовые структуры и усиливая авторитарный контроль внутри страны. Реакция российского руководства может быть описана как своего рода «консервативный реализм»: стремление России уравновесить влияние и господство США в мире проявляется в ужесточении политического контроля в стране и использовании силы за ее пределами.

Судя по официальным документам, посвященным проблемам безопасности, — например, Концепции внешней политики Российской Федерации и Концепции национальной безопасности Российской Федерации, — кардинальный поворот в восприятии угрозы в России произошел во время наступательных военных операций НАТО в Косово. До этого в официальной правительственной оценке безопасности не указывалось, что США и их господствующее положение представляют угрозу для России. Расширение НАТО, начавшееся в середине 90-х, в России встретили с неудовольствием, однако само по себе оно, по-видимому, не было воспринято как угроза территориальной целостности страны. В 1997 году, после того, как Польшу, Венгрию и Чехию пригласили в Североатлантический альянс, ни НАТО, ни США не фигурировали в списке угроз, перечисленных в российской доктрине безопасности. Внешние военные угрозы вообще едва удостоились упоминания. Даже первые в истории масштабные военные действия НАТО — наступательная операция в Боснии против сил боснийских сербов — получили одобрение Совбеза ООН. Со времен Горбачева США в России не считали враждебным государством; и хотя расширение НАТО и применение силы вызвали в России определенное беспокойство, это все-таки не привело к кардинальному пересмотру отношения к Америке.

Все изменилось после Косова. Восприятие полностью трансформировалось после бомбардировок Югославии силами НАТО в 1999 году. Они показали, что альянс может быть и будет использован для наступательных операций за пределами национальных территорий для вмешательства во внутренние дела суверенных государств без одобрения ООН. Российские лидеры немедленно ощутили потенциальную угрозу. Объединение усилий внешних военных сил (США и НАТО) и внутренней оппозиции («Армии освобождения Косова») с целью свержения правительства страны стало восприниматься как новый способ ведения войны и «формирования однополярного мира». В Концепции национальной безопасности Российской Федерации от октября 1999 года — первой после войны в Косово — было указано, что международное влияние на внутреннюю политику России является угрозой национальной безопасности. Отмечалось, что усиление контроля внутри страны стратегически необходимо для того, чтобы не допустить подрыва внутренней безопасности России извне. В асимметричном мире, где доминирует Запад, мысль о том, что внешние силы могут использовать внутреннюю оппозицию для свержения режима, вызвала у некоторых лидеров порочное желание ограничить или полностью искоренить в своей стране плюрализм — неотъемлемый элемент демократического правления. Селест Уолландер (впоследствии, при президенте Обаме, Уолландер возглавила отдел России и Центральной Азии в Совете национальной безопасности США), которая внимательно следила за российской политикой в сфере безопасности, отмечала в начале 2000 года, что «многие российские аналитики считают, что взаимное недоверие в отношениях [между США и Россией] приближается к уровню холодной войны».

Вскоре после бомбардировок Югославии силами НАТО весной 1999 года в России наметился поворот к авторитаризму. В качестве своего преемника Ельцин избрал бывшего офицера КГБ; Кремль укрепил вертикаль власти и вторгся в Чечню, чтобы восстановить контроль федерального правительства над этой территорией и таким образом исключить возможность вмешательства Запада для поддержки сепаратистского движения внутри России, как это произошло в Косово. В первый президентский срок Путин резко расширил сферу государственного контроля. Ключевые телеканалы перешли во владение государственных корпораций и банков. В свою очередь, главами госкорпораций и банков стали люди из близкого окружения Путина, как правило, силовики. Произошла ренационализация природных ресурсов, контроль над которыми отошел людям, связанным с Путиным отношениями личной преданности. Те, в чьих руках находилась крупная собственность, либо присягнули на верность режиму (Михаил Фридман, Владимир Потанин, Вагит Алекперов), либо были лишены этой собственности (Михаил Ходорковский, Владимир Гусинский, Борис Березовский). Иностранных инвесторов вытеснили из ключевых отраслей. Было введено новое административное деление России в соответствии с расположением военных округов и отменены выборы губернаторов.

Все эти изменения привели к ухудшению в отношениях России с США. Американские президенты критиковали действия России. Это лишь укрепляло Россию во мнении, что, поскольку США занимают господствующее положение и с готовностью вмешиваются во внутригосударственные дела других стран, любые движения, которые могут оказаться в оппозиции к правящему режиму — будь то этнические/сепаратистские, либеральные или гуманитарные, — это потенциальная «пятая колонна», которую может использовать могущественный внешний враг. Озабоченное внимание США к тому, что происходит внутри России, укрепляло убежденность российского руководства, что для противостояния внешней угрозе необходим внутренний контроль.

Вторжение Штатов в Ирак и цветные революции стали дополнительным свидетельством того, что господство США представляет угрозу нового типа, и усугубили негативную тенденцию в отношениях между Россией и Америкой. Особенно значимыми были цветные революции в Югославии (2000), Грузии (2003) и Украине (2004). В этих случаях, как и в случаях с «Армией освобождения Косова», в России воспринимали оппозицию не как народное движение за свободу и демократию, а как организованную сеть прозападных агентов, которую США использовали для свержения недружественных лидеров. Даже когда участие американского правительства в этих революциях не было очевидно, среди российских элит преобладало мнение, что Штаты приложили к ним руку, а под «курсом на свободу» скрывается стратегия США по свержению неугодных режимов. Утверждения о наличии связей между западной поддержкой и внутренней оппозицией не вполне безосновательны. Политологи Стивен Левицки и Лукан Вэй указывают на организационные связи Запада с местным бизнесом и неправительственными организациями как на ключевой фактор, влияющий на демократизацию страны. Как отмечал Макфол по поводу Украины, внешняя помощь США и Европы «в значительной степени способствовала деятельности общественных организаций, что помогло активизировать явку и затем отстоять результаты голосования», а «одно из наиболее влиятельных изданий, "Украинская Правда", практически полностью финансировалось из-за границы». Транснациональные сети обучали активистов и организовывали внешнюю помощь. Поддержка НПО, СМИ и наблюдение за ходом выборов стали для США неотъемлемым элементом международной помощи и деятельности по продвижению демократии в мире.

После Оранжевой революции в Украине в российских доктринах безопасности появились формулировки, отражающие новый негативный сдвиг в восприятии США и их влияния на внутригосударственные дела. Для борьбы с однополярным господством Америки нужно было уже не просто укреплять боеспособность, чтобы уравновесить Штаты. Теперь ставилась задача ограничить американский «курс на свободу», в глазах России — инструмент, позволяющий США распространять свою власть и вмешиваться в дела других стран путем «гибридной войны». С начала 2000-х Кремль заявлял, что США распространяют свое влияние посредством внедрения и подрывной деятельности против недружественных правительств; что в своем бесконечном стремлении к власти Штаты используют национальное и международное законодательство в собственных интересах; и что сегодняшний мировой порядок во многом представляет собой механизм для осуществления американских замыслов и упрочения американского влияния. Смена режима приравнивалась к подчинению Америке. Внешние актеры, способствующие внедрению новых норм, и связанные с ними местные гражданские организации считались передовым отрядом американских сил. К январю 2005 года российские государственные СМИ открыто заявляли, что против России теперь ведется новая холодная война, в арсенале которой «политические провокации, осуществляемые с помощью спецопераций, информационная война и политическая дестабилизация, а также захват власти специально подготовленными меньшинствами… в результате бархатных, васильковых, оранжевых и прочих революций».

Утверждение о наличии связей между США и внутренней оппозицией — независимо от того, существовали ли они в действительности, — также негативно повлияло на режим. Выступая в Госдуме в мае 2005 года, глава ФСБ Николай Патрушев говорил, что иностранные разведывательные службы используют неправительственные организации, чтобы внедриться в российское общество, и «под прикрытием реализации в регионах России гуманитарных и образовательных программ ими осуществляется лоббирование интересов определенных стран и сбор информации закрытого характера по широкому спектру проблем».

После «оранжевой революции» в Украине в 2004 году российское правительство ввело новые законодательные ограничения на деятельность НКО, ужесточило контроль над иностранными программами помощи, а также приняло ряд мер, ограничивающих свободу СМИ, деятельность международных правозащитных организаций и наблюдателей за ходом выборов. Путин открыто заявил, что закон, ограничивающий деятельность НКО, «призван оградить от вмешательства иностранных государств во внутриполитическую жизнь Российской Федерации».

Сразу после цветных революций был принят целый ряд мер, которые с полным основанием можно считать непосредственным ответом на эти события: был усилен контроль над обществом, в официальной пропаганде громче зазвучали националистические мотивы и были созданы квазигражданские организации националистического толка.

Когда в 2011-2012 годах в России вспыхнули массовые протесты, американское правительство выразило открытую поддержку этим акциям. Выступая в Литве, госсекретарь Хиллари Клинтон заявила, что «россияне, как и все остальные, заслуживают того, чтобы их мнение было услышано, а голоса подсчитаны». На это российское правительство ответило выдворением из страны Агентства США по международному развитию (USAID). Кроме того, был принят закон, обязывающий организации, получающие финансирование из-за рубежа, регистрироваться в качестве «иностранных агентов»; введены новые ограничения на участие в протестных акциях; а в государственной риторике вновь и вновь звучали заявления о влиянии внешних сил на внутриполитическую ситуацию в России. «Закручиванию гаек» предшествовали слова Путина о том, что оппозиционные лидеры «услышали сигнал и при поддержке Госдепа США начали активную работу… Мы все здесь взрослые люди и понимаем, что часть организаторов действует по известному сценарию, перед ними стоят узкокорыстные политические цели».

Страх перед цветными революциями, которые, как полагали российские власти, получают иностранное финансирование и одобрение извне, побудил Россию организовать эффективное противодействие с помощью авторитарных стратегий, доктрин и идей. Внешняя поддержка демократии привела к ужесточению режима.

С началом кризиса на Украине в 2014 году российский режим стал еще более закрытым, а враждебность в российско-американских отношениях резко усилилась. Ощущение угрозы в Москве явно усугубилось, когда правительство Януковича было неконституционным образом изгнано, а власть захватила проамериканская, пронатовская, антироссийская коалиция. Кремль отреагировал рядом внутриполитических, военных и идеологических мер, призванных восстановить равновесие. В качестве военного ответа модернизированная в предшествующие годы российская армия быстро аннексировала Крым и поспешила на помощь восточно-украинским сепаратистам. К маю 2014 года в российской концепции безопасности цветные революции как форма гибридной войны, которую ведет Америка, были названы основной внешней угрозой. Новые законы еще больше ограничили присутствие иностранных донорских организаций и снизили допустимую долю иностранной собственности в СМИ до двадцати процентов. В результате сменила владельцев газета «Ведомости» — один из последних относительно независимых источников новостей. Пропаганда клеймила оппозиционеров «пятой колонной» на службе у Запада. Госдума приняла закон, разрешающий ФСБ применять огнестрельное оружие при значительном скоплении людей. А Кремль создал Национальную гвардию, подчиняющуюся непосредственно президенту.

Конечно, не каждый шаг России, уводящий ее от формальной демократии, объясняется внешними обстоятельствами. Борис Ельцин стрелял по российскому парламенту и протолкнул сверхпрезидентскую конституцию на референдуме в 1993 году — эти действия не имеют никакой очевидной связи с международными факторами. Ограничение деятельности политических партий также нельзя объяснить реакцией на внешние факторы, поскольку никакие политические партии не получали иностранной поддержки. Более того, иногда ужесточение режима — например, отмена губернаторских выборов или установление контроля над гражданскими организациями — было связано с терактами и сепаратистскими движениями, которые определенно должны были обострить ощущение угрозы, исходящей изнутри страны. После трагедии «Норд-Оста» в октябре 2002 года был принят ряд антитеррористических законов, ограничивающих освещение чрезвычайных ситуаций в СМИ, а НТВ — последний независимый федеральный телеканал — фактически перешел в руки государства. После теракта в Беслане в 2004 году — больше чем за месяц до начала Оранжевой революции в Украине — Госдума отменила выборы губернаторов. Но заявления российских властей и явные попытки воспрепятствовать иностранному влиянию путем усиления контроля в стране демонстрируют, что даже эти внутриполитические проблемы рассматривались исключительно через призму международной угрозы и конкуренции.

Не все страны реагировали на господствующее положение США попытками создать ему противовес или ужесточить авторитарный контроль; не все были в состоянии это сделать. Реакцией Германии и других членов НАТО стало сокращение их собственных военных расходов — тем самым они добровольно пошли на то, чтобы снизить способность противостоять внешним угрозам. Они всячески приветствовали американскую мощь и видели в ней опору, а не угрозу своей безопасности.

Но в представлении России, у которой за плечами был советский опыт, картина мира выглядела совершенно иначе, и авиаудары стран НАТО по Югославии полностью ей соответствовали. Российская элита издавна считала внутреннюю оппозицию агентом внешних сил. В 1947 году Джордж Кеннан писал: «В 1924 году Сталин, в частности, обосновывал сохранение органов подавления, под которыми среди прочих он подразумевал армию и секретную полицию, тем, что, до тех пор пока существует капиталистическое окружение, сохраняется опасность интервенции со всеми вытекающими из нее последствиями». С тех пор, в полном соответствии с этой теорией, всю внутреннюю оппозицию в России последовательно представляли агентами иностранных реакционных сил, враждебных Советской власти.

Возможно, подобная реакция России на рост американской мощи не была неизбежной. Но она определенно оказалась созвучна советской риторике времен холодной войны об угрозе проникновения врага в страну.

Чтобы поместить реакцию России в более широкий контекст, можно вспомнить труды историка и дипломата Эдварда Х. Карра. Он говорил о факторе соотношения сил, лежащем в основе нормативных обязательств в международных вопросах. Работая в 1930-е годы, но рассматривая в своем исследовании идеологии доминирующих государств в предшествующие периоды, историк отмечал, что интернационализм и универсализм — это идеологии держав, стремящихся к мировому господству, к гегемонии. Карр считал, что универсальные ценности удобны именно могущественным государствам, поскольку ими можно оправдать вторжение и вмешательство во внутренние дела других стран — что в принципе под силу только самым сильным державам. «К международной солидарности и мировому единству, — пишет Карр, — призывают те доминирующие государства, которые надеются осуществлять контроль над объединенным миром». В свою очередь, отмечает историк, идеологическая реакция развивающихся стран обусловлена их более слабым положением. «Страны, стремящиеся попасть в доминантную группу, естественным образом противопоставляют национализм интернационализму государств, обладающих контролем». Универсализм, как либеральный, так и коммунистический, — это идеология доминирующих стран. Государства, набирающие или, напротив, теряющие силу, обращаются к национализму и партикуляризму.

Развитие России после окончания холодной войны происходило в условиях американского господства. В арсенале США были военная мощь, сети активистов, поддерживающих демократические выборы в других странах, а также открыто провозглашаемая цель распространения демократии путем смены режимов. На примере антилиберализма в России и Китае мы можем наблюдать парадоксальный эффект уникального статуса США как наиболее мощной доминирующей державы: извращение доминирующих норм в целях защиты. В государствах, у которых достаточно сил, чтобы оказать противодействие, и где исторически внутренний плюрализм рассматривался как источник внешней угрозы, сопротивление американскому доминированию приводит к антилиберализму, что, в свою очередь, сказывается на формировании внутриполитических институтов. Печально, что господство либерально-демократических государств в мире не обязательно приводит к постепенному распространению демократии и нормативной ассимиляции недемократических развивающихся стран. Но это не должно удивлять. Вполне естественно, что первой реакцией на «силовой» либерализм становится попытка оказать ему сопротивление.

Именно это мы видим на примере России. Ответом на либерально-демократический универсализм и американское господство стали наращивание военной мощи, репрессивный разворот внутри страны и консервативный антидемократический национализм. Опасаясь США и их вмешательства в свои внутренние дела, российские власти последовательно ужесточали политический контроль над государством и обществом. В свою очередь, это ухудшало отношения со Штатами. В этом смысле репрессивный режим в России нельзя объяснять исключительно внутренними причинами. Отчасти он сформировался в результате реакции на мировой порядок, в котором США заняли доминирующее положение, а также на продвижение демократии по всему миру. Либеральный универсализм все чаще опирался на применение силы. Он явно становился все более «американским» — Америка обеспечивала поддержку этого курса и его правовые основания; с расширением НАТО и цветными революциями он все ближе подступал к российским границам. И по мере того, как это происходило, Россия становилась не более свободной, а более закрытой. В результате конфликта с Западом по поводу Украины и последовавших за ним санкций внешняя угроза усилилась — и Россия стала еще более закрытой, усугубились националистические тенденции, внутренняя политика стала более репрессивной. Господство США и их стремление распространять демократию вызвало у России парадоксальную, но едва ли неожиданную реакцию: недемократический режим ужесточился, а национализм и антилиберализм укрепились как в сфере идей, так и на практике. Будь российско-американские отношения менее напряженными, возможно, Россия сейчас была бы совсем другой, более демократической. А более демократическая Россия, в свою очередь, вероятно, смогла бы выстроить более дружественные отношения со Штатами.

Это не значит, что в конфликтных отношениях России с Западом или ее авторитарном развороте в том или ином смысле «виновато» какое-то конкретное американское правительство или американский президент. В период после окончания холодной войны не было никаких серьезных оснований для того, чтобы главенствующее положение или демократические институты США подверглись изменениям.

Возможно, американских ценностей в сочетании с американским господством самих по себе хватило для осложнения российско-американских отношений. Но ужесточение внутреннего контроля после каждого международного кризиса в отношениях с Западом, начиная с Косово, говорит о том, что в случае с Россией союз либеральных идеалов и силы — особенно военной — оказался пагубным.

Вероятно, случай России не уникален и указывает на необходимость более глубокого изучения отношений между государственной мощью и идеями, а также между господством США и эффективностью распространения демократии. Поскольку самое сильное государство в мире практикует «силовой» либерализм, возникают опасения, что свобода будет использована как предлог для вмешательства во внутренние дела других стран. Дело продвижения демократии по всему миру — поддержка СМИ, общественных организаций и академической среды, то есть тех сообществ, члены которых склонны разделять ценности другого, более сильного государства, — парадоксальным образом может привести к репрессиям и росту национализма или, как минимум, подорвать собственные, внутренние источники демократизации государства. Сила, в особенности военная, может свести на нет способность страны распространять свои идеи. Демократические ценности, возможно, сами по себе истинны, но когда они звучат из уст самого могущественного государства за всю историю человечества, эта истина вполне может показаться ложью.

http://inosmi.ru/longread/20171112/240740431.html
Оригинал публикации: Russian Revanche: External Threats & Regime Reactions
Опубликовано ноябрь 2017

The Atlantic, США

Америка не является демократией
Как Америка потеряла доверие своих граждан — и что она может сделать для того, чтобы его вернуть.

15.02.2018
Яша Мунк (Yasha Mounk)

В течение многих лет жители города Оксфорда, штат Массачусетс, были страшно недовольны компанией, контролировавшей водоснабжение в этом регионе. Эта компания, как считали местные жители, установила раздутые тарифы и предоставляла ужасные услуги. Но местные жители не хотели остаться вообще без воды и поэтому были вынуждены все время платить за воду по повышенным тарифам.

Тогда жители Оксфорда решили попытаться выкупить эту компанию. На собрании, устроенном в местной школе, подавляющее большинство собравшихся высказались за то, чтобы собрать несколько миллионов долларов, необходимых для приобретения этой компании. На сбор средств пришлось потратить годы, однако в мае 2014 года сделка была почти завершена — лишь один голос отделял жителей небольшого города от достижения заветной цели.

Однако коммунальная компания не собиралась сдаваться без борьбы. Она начала кампанию, направленную против намеченного выкупа. В день решающего голосования актовый зал местной школы был заполнен до предела. Местные жители, в течение многих лет упорно трудившиеся для достижения своей цели, заметили в зале большое количество новых лиц — эти жители не присутствовали на предыдущих встречах, на которых обсуждался вопрос о выкупе. После объявления итогов голосования стало ясно, что сторонники приобретения не смогли набрать большинства голосов, и поэтому компания под названием «Эквэрион» (Aquarion) останется поставщиком воды для города.

Сторонники выкупа предприняли отчаянную попытку и попытались провести повторное голосование, однако еще до его начала один из лоббистов компании Aquarion включил сигнал пожарной тревоги. После этого нужно было освободить здание школы, и встреча была отложена. Фирма Aquarion и сегодня сохраняет свой контроль над системой водоснабжения в Оксфорде.

Представители компании Aquarion отрицают, что тот их сторонник, включивший пожарную сирену, действовал по их указанию. Кроме того, они не согласны с тем, что ее ставки являются завышенными и что их компания предоставляет услуги низкого качества. Некоторые жители города Оксфорда поддержали компанию Aquarion, тогда как некоторые другие выступали против выкупа, опасаясь повышения цен и возникновения дополнительных проблем в том случае, если у города будет собственная водопроводная компания. Тем не менее многие горожане, либералы и консерваторы, были недовольны сложившейся ситуацией. По их мнению, в процессе голосования не были обеспечены одинаковые условия для всех сторон.

«Это было нарушение неприкосновенности местного правительства со стороны больших денег, — отметила в беседе со мной Джен Кэсси (Jen Caissie), бывший председатель совета городского управления Оксфорда. — Их мессия — это прибыль, в не здоровье местного сообщества. И я говорю это как республиканка, то есть как человек, выступающий в поддержку бизнеса на местном уровне».

Городское собрание в Новой Англии может показаться одним из самых старых и самых чистых выражений американского стиля управления. Однако даже в этом бастионе обсуждений и прямой демократии возникло неприятное подозрение, суть которого сводится к тому, что рычаги власти не контролируются народом.

Возникшее подозрение подкрепляется тем фактом, что по целому ряду вопросов государственная политика не отражает предпочтений большинства американцев. Если бы было наоборот, то страна тогда выглядела бы совершенно иначе: марихуана была бы разрешена, пожертвования на проведения политический кампаний подвергались бы более строгому контролю, оплаченный отпуск по уходу за ребенком был бы законом страны, а обучение в государственных университетах было бы бесплатным; минимальная заработная платы была бы выше, а контроль за владением оружием более строгим; аборты были бы более доступными на ранней стадии беременности, и были бы запрещены со второго трехмесячного периода.

Игнорирование интересов народа в нашей предположительно демократической системе было подвергнуто изучению в 2014 году в исследовании, проведенном политологами Мартином Гиленсом (Martin Gilens) из Принстонского университета и Бенджамином Пейджем (Benjamin I. Page) из Северо-Восточного университета. Четыре общие теории уже давно пытаются дать ответ на фундаментальный вопрос о нашем правительстве — кто правит?

Согласно первой теории, о которой мы рассказываем нашим детям на уроках по основам гражданственности, взгляды обычных людей имеют решающее значение. Вторая теория исходит из того, что власть находится в руках таких массовых организаций по интересам, как Американская ассоциация пенсионеров (AARP). Согласно третьей теории, главное место занимают такие бизнес-группы, как «Независимые страховые агенты» (Independent Insurance Agents), «Американские брокеры» (Brokers of America) и «Национальная ассоциация оптовой торговли пивом» (National Beer Wholesalers Association). Что касается четвертой теории, то ее сторонники утверждают, что политика отражает взгляды экономической элиты.

Гиленс и Пейдж протестировали эти теории и проследили за тем, каким образом предпочтения различных групп определили действия конгресса и исполнительной власти по 1779 политическим вопросам на протяжении двух десятилетий. Результаты оказались шокирующими. Экономические элиты и узкие группы по интересам оказались весьма влиятельными — им удалось добиться принятия поддерживаемых ими политических решений в половине случаев. И, кроме того, они смогли предотвратить принятие почти всех законов, против которых они выступали.

Тем временем низовые массовые группы по интересам оказывали незначительное влияние на государственную политику. Что касается мнения простых граждан, то оно почти не имело никакого независимого влияния. «Если предпочтения экономической элиты и позиции организованных групп интересов контролируются, то предпочтения простых американцев, похоже, имеют незначительное, почти равное нулю и статистические ничтожное влияние на государственную политику», — подчеркнули Гиленс и Пейдж.

Средства массовой информации — от газеты «Вашингтон Пост» до портала «Брейтбарт Ньюс» — сообщили об этих потрясающих результатах в качестве иллюстрации того, что особо ретивые авторы газетных заголовков называют американской олигархией. В последующих научных работах были подвергнуты критике некоторые выводы авторов исследования и выражены сомнения по поводу того, является ли существующая политическая система полностью изолированной от мнения простых людей, как это утверждают Гиленс и Пейдж. Самые захватывающие утверждения, сделанные на основе проведенного исследования, явно оказались преувеличенными. Однако проделанная работа является еще одним серьезным свидетельством существования ползучего демократического дефицита в этой стране свободы.

Разумеется, до некоторой степени невосприимчивость американской политической системы коренится в ее конструкции. Соединенные Штаты были образованы как республика, а не как демократия. Как ясно дали понять Александр Гамильтон и Джеймс Мэдисон в своем сборнике статей «Федералист», суть этой республики состоит — подчеркнуто авторами — «в полном исключении людей, во всем их коллективном качестве, от любого участия» в управлении страной. Вместо этого популярные взгляды людей должны претворяться в государственную политику через выборы их представителей, «мудрость которых», по словам Мэдисона, «способна лучше различить истинные интересы их страны». Поэтому отнюдь не случайным является радикальное сокращение прямого влияния людей на правительство.

Только в течение XIX века некоторые мыслители из числа предпринимателей стали переодевать идеологически самоуверенную республику в непривычные одежды демократии. По всей Америке старые социальные иерархии были перевернуты быстрой индустриализацией, массовой иммиграцией, расширением на запад и гражданской войной. Эгалитарные настроения были на подъеме. Идея относительно правления народа казалась привлекательной и даже естественной. Те же самые институты, которые ранее были созданы для того, чтобы не допустить народ к управлению государством, теперь привлекались для обеспечения правления «народа, народом и для народа».

Этот сдвиг в оправдании нашей политической системы стал источников вдохновения для важных реформ. В принятой в 1913 году 17-ой Поправке говорится о том, что сенаторы должны избираться непосредственно народом, и не законодательными органами государства. 19-я Поправка, принятая в 1920-ом году, предоставила женщинам избирательные права. В 1965 году был принят Закон об избирательных правах (Voting Rights Act), который основывался на 15-ой Поправке и направлен на обеспечение голосования черных американцев. Казавшееся ранее странным утверждение о том, что Соединенные Штаты являются демократией, постепенно получило некоторое обоснование в реальности.

Созданная таким образом основа теперь разрушается, и люди это замечают. В значительной мере так происходит из-за внезапного прекращения продолжительного периода, во время которого средние американцы становились более состоятельными. Часто люди, которым задают вопрос об их экономическом положении, сравнивают свои собственные стандарты жизни с тем, как жили их родители. До недавнего времени подобное сравнение было ободряющим. В 30-летнем возрасте более девяти из десяти американцев, родившихся в 1940 году, зарабатывали больше, чем их родители на том же этапе своей жизни.

Однако, по данным потрясающего исследования, проведенного под руководством Раджа Четти (Raj Chetty) и его соавторов, многие «миллениалы», то есть люди, родившиеся после 1980-го года, не испытали существовавшего ранее опыта, связанного с увеличением состояния. Среди этих американцев, родившихся в начале 1980-х годов, только половина зарабатывают больше, чем их родители в том же возрасте.

Американцы никогда не любили своих политиков и никогда не воспринимали Вашингтон как средоточие морали и добродетели. Но пока система работала на них — пока они имели возможность становиться более обеспеченными, чем их родители, и могли ожидать, что их дети будут жить лучше, чем они сами, — люди верили в то, что политики находятся на их стороне. Но теперь они больше так не думают.

Тем временем развитие цифровых средств массовой информации пробудило у американцев инстинктивное понимание прямой демократии. Когда они заполняют электронные ящики для голосования на портале таких программ как «Голос» (The Voice) или «Танцы со звездами» (Dancing With the Stars), когда они ставят «лайки» в «Фейсбуке» или выставляют соответствующую иконку для повышения популярности какого-нибудь комментария на веб-сайте «Реддит» (Reddit), они видят, что их голос может мгновенно повлиять на ситуацию. В сравнении с этими цифровыми плебисцитами работа правительства Соединенных Штатов кажется медлительной, устаревшей и шокирующее неотзывчивой.

В результате обычные избиратели, вероятно, чувствуют себя более отчужденными от традиционных политических институтов, чем когда-либо раньше. Когда они смотрят на те решения, которые принимаются правительством, они не видят в них отражения своих предпочтений. И есть достаточно оснований для того, чтобы они почувствовали разочарование в демократии, как это было и с жителями Оксфорда, штат Массачусетс.

Тем политиком, который лучше всего почувствовал это разочарование и обещал исправить ситуацию, оказался Дональд Трамп. Утверждение о том, что он будет транслировать голос народа и использовать его в борьбе против коррумпированной и невосприимчивой элиты, находилось в самом центре его избирательной кампании. «Я ваш голос», — с таким обещанием выступил Трамп, когда он согласился с решением о номинации на Национальном съезде Республиканской партии. «Сегодня мы не только просто передаем власть от одной администрации к другой, — заявил он в своей инаугурационной речи, — но мы также переносим власть из Вашингтона, округ Колумбия, и возвращаем его тебе, народ».

Дональд Трамп победил на президентских выборах по многим причинам, включая расовую враждебность, обеспокоенность относительно иммиграции, а также увеличивающийся разрыв между городскими и сельскими районами. Однако данные об общественном мнении говорят о том, что глубокое чувство бессилия среди избирателей тоже оказалось важным. Я проанализировал данные Американского центра по изучению национальных выборов (American National Election Studies). Люди, проголосовавшие за Трампа на первичных выборах Республиканской партии, в большей степени, чем сторонники его оппонентов, посчитали, что они «не имеют никакого влияния на то, что делает правительство». Они полагали, что «государственных чиновников не очень интересует то, что думают такие как мы простые люди» и что «большинство политиков беспокоятся только об интересах богатых и влиятельных людей».

У Трампа на самом деле нет намерения возвратить власть народу. Он заполнил свою администрацию членами той же самой элиты, которую он подвергал резкой критике во время своей президентской кампании. Самый крупный его законодательный успех — принятие закона о налогах — преподносит подарки корпорациям и классу спонсоров. По прошествии чуть больше года после бунта Америки против политической элиты в форме избрания самопровозглашенного защитника народа его правительство еще глубже оказалась в карманах лоббистов и миллиардеров, чем когда-либо ранее.

Не составит большого труда извлечь из этого неверный урок: если американский электорат может надуть такая фигура, как Трамп, то ему нельзя доверять и ту власть, которой он уже обладает. Чтобы избежать дальнейшего ущерба для верховенства закона и также для прав наиболее уязвимых американцев, традиционные элиты должны забрать у них еще больше власти. Однако такого рода ответ играет на руку популистскому нарративу: политическому классу не нравится Трамп, поскольку он грозит забрать у него власть. Кроме того, представители этого класса отказываются признать, что в позиции народа есть смысл.

Америка на самом деле имеет проблемы с демократией. Если мы хотим разобраться с глубинными причинами популизма, мы должны провести честный анализ того, как власть выскользнула из рук народа, а также более честно подумать о том, каким образом мы можем — или не можем — вернуть народу утраченный контроль.

В разгар мексикано-американской войны Николас Трист (Nicholas Trist) посетил Мехико и договорился о заключении Договора Гваделупе-Идальго (Treaty of Guadalupe Hidalgo), на основании которого были прекращены боевые действия между двумя нациями и была проведена южная граница Америки. Спустя два десятилетия американское правительство так и не заплатило ему за его услуги. Он был слишком стар и слишком слаб для того, чтобы самому приехать в Вашингтон, и поэтому Трист нанял известного адвоката по имени Линус Чайлд (Linus Child) для действий от своего имени, пообещав ему 25% от причитавшейся ему суммы денег.

Конгресс в конечном итоге одобрил выделение денег для покрытия долга. Однако на этот раз сам Трист отказался выполнить свои обязательства даже после того, как адвокат Чайлда подал на него в суд. Хотя контракт между Тристом и Чайлдом вряд ли можно назвать неудачным по сегодняшним стандартам, Верховный суд отказался его поддержать, опасаясь того, что это может предоставить законную основу для деятельности лоббистов.

Если любая корпорация страны будет нанимать авантюристов, создавая тем самым целый рынок им подобных, для обхода общего закона с целью продвижения собственных интересов, то тогда моральное чувство любого благонамеренного человека заставит его инстинктивно обвинить работодателя и наемного работника в том, что они погрязли в коррупции.

Хотя этот случай может показаться экстремальным, он был далек от того, чтобы быть уникальным. В своей книге «Коррупция в Америке» (Corruption in America) ученый-правовед Зефир Тичаут (Zephyr Teachout) замечает, что институты в Соединенных Штатах были явно направлены на противодействие миллионам тех способов, с помощью которых люди могут попытаться повлиять на политические решения в своих собственных личных интересах. Многие формы лоббированя были запрещены в течение всего XIX столетия. В Конституции штата Джорджия одно время говорилось о том, что «лоббирование объявляется преступлением». В Калифорнии оно было признано уголовно наказуемым деянием.

В XX веке лоббистская деятельность постепенно утратила запах незаконности. Но даже тогда, когда такая деятельность была нормализована, компании не горели желанием оказывать влияние. Даже в 1960-х годах крупнейшие фирмы не занимались лоббированием напрямую от своего собственного имени. Вместо этого они полагались на такие объединения, как Торговая палата США (U. S. Chamber of Commerce), у которой в Вашингтоне был более слабый голос, чем у профсоюзов или у групп по защите общественных интересов. «Каждый руководитель предприятия знает, — отметил в 1971 году будущий судья Верховного суда Льюис Пауэлл-младший (Lewis F. Powell Jr.), — что сегодня некоторые элементы американского общества имеют так же мало влияния на правительство, как и американские бизнесмены».

Ситуация стала меняться в начале 1970-х годов. Решительно настроенные на то, чтобы бороться с повышением оплаты труда, а также с более строгими трудовыми и природоохранными стандартами, вызывающими повышение затрат, генеральные директора таких компаний, как «Дженерал Электрик» (General Electric) и «Дженерал моторс» (General Motors) объединили свои усилия для расширения своего влияния на Капитолийском холме. Вначале их действия носили, в основном, оборонительный характер: цель состояла в том, чтобы препятствовать принятию законов, которые могли бы противоречить их интересам.

Однако по мере увеличения политического влияния крупных корпораций и бурного роста их доходов новый класс профессиональных лоббистов смог убедить руководителей компаний в том, что, как сказал Ли Дратман (Lee Drutman, автор вышедшей в 2015 году книги «Американский бизнес — это лоббирование» (The Business of America Is Lobbying), их активность «состояла не просто в том, чтобы держать на большом расстоянии правительство — она также могла состоять в том, чтобы приблизить к себе правительство».

Сегодня корпорации обладают огромным влиянием в Вашингтоне. «На каждый доллар, потраченный профсоюзами и группами по защите общественных интересов, „крупные корпорации и их ассоциации сегодня расходуют 34 доллара. Из 100 организаций, которые больше всего тратят на лоббистскую деятельность, 95 постоянно представляют бизнес".

Работа лоббистов на улице Кей Стрит (K Street), а также вмешательство в работу нашего правительства с помощью больших деньг, фундаментальным образом изменило работу — и жизнь — предполагаемых представителей народа. Стив Израэл (Steve Israel), член палаты представителей из Лонг Айленда, был превосходным финансистом. В течение своей 16-летней работы на Капитолийском холме он привлек к работе на себя 1600 человек, занимавшихся сбором пожертвований, то есть в среднем по одному за четыре дня.

Израэл называл сборщиков пожертвований одной из главных причин, заставивших его покинуть конгресс в 2016 году. «Я не думаю, что я могу провести еще один день в еще одной переговорной комнате, делая еще один звонок с просьбой о деньгах, — сказал он в интервью газете „Нью-Йорк Таймс". — Я всегда знал, что эта система не работает. А теперь ее уже невозможно восстановить».

В рекомендации, составленной для новых членов конгресса несколько лет назад Комитетом по выборам в конгресс Демократической партии (Democratic Congressional Campaign Committee), им рекомендуется проводить примерно по четыре часа в день для того, чтобы обзванивать новых потенциальных спонсоров и просить у них денег. Демократическая партия настаивает на таком большом количестве телефонных звонков, потому что эта система работает. Общие затраты на проведение выборов в Америке выросли до беспрецедентных уровней.

С 2000-го года по 2012-ый год расходы на проведение федеральных кампаний удвоились. И поэтому неудивительно, что большинство американцев сегодня считают, что конгресс коррумпирован, и это подтверждается данными проведенного в 2015 году исследования компанией Гэллап (Gallup). Как сказал Израэл в беседе с ведущим телеканала Эйч-Би-О (HBO) Джоном Оливером (John Oliver), те часы, которые он потратил на сбор денег, «были формой пытки — а реальным жертвами этой пытки стали граждане Америки, потому что, как они считают, у них нет права голоса в этой системе».

Крупные спонсоры и большие корпорации используют свои щедрые пожертвования для воздействия на принимаемые политические решения. Однако их влияние выходит далеко за рамки тех примеров, когда законодатели, как известно, приносят в жертву интересы своих избирателей для того, чтобы оставаться на правильной стороне вместе со своими финансовыми спонсорами. Те люди, с которыми мы проводим вместе время изо дня в день, формируют наши вкусы, наши представления и наши ценности.

Существующий императив относительно сбора большого количества денег означает, что члены конгресса уделяют больше времени спонсорам и лоббистам и меньше времени своим избирательным округам. Часто перед голосованием по законопроекту, вызывающему озабоченность у своих богатых спонсоров, законодателям не нужно идти на компромисс со своими идеалами — потому что они провели так много времени со своими донорами и лоббистами, что уже давно стали разделять их взгляды.

Однако проблема значительно глубже, чем может показаться. В воображаемом прошлом Америки члены конгресса хорошо чувствовали особенности того места, с которым они были связаны. Демократы, вероятно, поднимались по карьерной лестнице в местных профсоюзах или в местных школах. Республиканцы, скорее всего, были представителями местного бизнеса или лидерами местного сообщества. Члены обеих партий жили той жизнью, которая была тесно связана с жизнью их избирательных округов.

Но если теперь потратить некоторое количество времени на изучение биографий ваших представителей в конгрессе, то вы, как и я, заметите, что к тому моменту, когда они занимают свой кабинет на Капитолийском холме, многие политики уже являются включенными в состав культурной, образовательной и финансовой элиты, и в этом смысле они уже не являются обычными американцами. Некоторые представители, действительно, имеют прочные корни в своих избирательных округах, однако многие другие, в лучшем случае, не очень сильно с ними связаны.

Даже для тех законодателей, которые родились и выросли в той части страны, которую они представляют, это место для многих из них не является их истинным домом. Получив образование в дорогих университетах, скорее всего, на одном из побережий, они проводят свои молодые годы (20 и 30 лет) в крупных метрополиях страны. После работы в юридической области, в бизнесе, в финансах или на Капитолийском холме они приезжали в глубинку, руководствуясь своими политическими амбициями.

По завершении работы в конгрессе, даже если они сохраняли какой-то дом в своем избирательном округе, большинство из них не делали его центром своей жизни — скорее, они в значительно большей степени, чем их предшественники, старались получить прибыльные места в таких городах, как Нью-Йорк, Сан-Франциско и, конечно же, в Вашингтон. Почти по всем показателям — от жизненного опыта и образования до личного имущества — эти политики совершенно оторваны от остальной части населения страны.

Колоссальное влияние, которое имеют деньги в Вашингтоне, не является секретом. Однако другое столь же важное явление продолжает оставаться незамеченным — все больше вопросов исключаются из демократической борьбы.

Во многих областях политики законодательная работа вытесняется деятельностью так называемых независимых агентств — таких как Федеральная комиссия связи (Federal Communications Commission), Комиссия по ценным бумагам и фондовым биржам (Securities and Exchange Commission), Агентство по охране окружающей среды (Environmental Protection Agency) и Бюро по финансовой защите потребителей (Consumer Financial Protection Bureau).

Сразу после их учреждения конгрессом эти организации получают возможность формулировать свою собственную политику. На самом деле они в поразительной степени свободны от надзора со стороны законодателей, хотя им часто поручаются вопросы, которые являются не только сложными в техническом отношении, но и спорными в области политики.

Тот круг вопросов, которые взяли на себя эти агентства, свидетельствуют об их важности. Они могут запретить использование инсектицидов ДДТ для обеспечения качества питьевой воды, а Агентство по охране окружающей среды, к примеру, почти в течение 50 лет является ключевым игроком в борьбе, проходящей в области охраны окружающей среды. А недавно оно сделало себя центральным игроком при решении вопроса о позиции Америки в отношении изменения климата, регулирования использования загрязняющих веществ и выброса двуокиси углерода новыми электростанциями.

Независимые агентства временами создают причины для головной боли, однако они часто проявляют свою власть в менее прозрачных политических областях. Они сегодня отвечают за огромное количество новых федеральных правил. В опубликованной в 2008 году статье в журнале «Калифорниа Ло Ревью» подчеркивалось, что в течение предыдущего года Конгресс одобрил 138 общих законов. За тот же год федеральные агентства приняли 926 правил. Подобные правила охватывают широкие круг вопросов — от технических положений, затрагивающих только специальные предприятия, до важнейших реформ, непосредственно влияющих на жизнь миллионов людей.

Так, например, в октябре 2017 года Бюро по финансовой защите потребителей одобрило правило, которое требует от организаций, предоставляющих кредиты под залог заработной платы, определить, будут ли заемщики на самом деле способны их погасить — таким образом миллионы людей освобождаются от повышенных ставок, но одновременно получить доступ к наличным в случае необходимости становится сложнее.

Увеличение количества таких ведомств, как Агентство по защите окружающей среды — это только малая часть более широкой тенденции, в соответствии с которой правительство стало в меньшей степени отвечать перед народом. Во второй половине XX века Федеральная резервная система (Federal Reserve) получила значительно большую независимость от избираемых политиков и начала использовать значительно более мощные финансовые инструменты. Торговые договоры, от Североамериканской зоны свободной торговли (NAFTA), до недавних соглашений с такими странами, как Австралия, Марокко и Южная Корея ограничили возможность конгресса устанавливать тарифы, субсидировать местные предприятия и сдерживать поток рабочих-мигрантов в определенных областях.

Один раз я попытался подсчитать количество договоров, одной из сторон которых являются Соединенные Штаты, но я бросил это занятие, когда понял, что составленный Госдепартаментом «Список договоров и других международных соглашений, заключенных Соединенными Штатами» составляет 551 страницу. Многие из этих договоров и соглашений обеспечивают получение настоящей выгоды или помогают нам справляться с актуальными вызовами. Но какими бы ни были их достоинства, нельзя отрицать, что они ограничивают власть конгресса таким образом, что власти лишаются и сами американские избиратели.

Так, например, торговые договоры могут включать в себя туманные положения о «разрешении споров между инвесторами и государством», которые предоставляют иностранным арбитражным судам право присуждать огромные суммы денег корпорациям в том случае, если их деятельности мешают трудовые или природоохранные стандарты, и потенциально для Конгресса принятие такого рода мер становится более рискованным.

Такая же напряженность между суверенитетом народа и надлежащим управлением становится очевидной в ходе дебатов по поводу полномочий девяти избираемых судей Верховного суда. В начале 1950-х годов Верховный суд положил конец законной сегрегации в школах и университетах. Он сделал это, а затем вновь ввел смертную казнь. Он легализовал аборты. Он ограничил цензуру на телевидении и радио.

Он декриминализировал гомосексуализм и разрешил однополые браки. Он ограничил правила финансирования избирательных кампаний, а также ужесточил меры по контролю за оружием. Он принял решение о том, будут ли миллионы людей иметь медицинскую страховку, а также о том, будут ли миллионы не имеющих документов иммигрантов жить в страхе, опасаясь депортации.

Вы можете считать, что судебные решения интерпретируют законы или узурпируют власть народа, и это, вероятно, будет зависеть он вашей оценке результатов. Американские правые уже давно выступают против «судей-активистов», тогда как американские левые, имеющие большинство в этом суде на протяжении длительного времени после окончания Второй мировой войны, заявляют о том, что судьи просто выполняют свою работу.

Но теперь, когда Верховный суд стал сдвигаться все дальше вправо, точки зрения стали быстро меняться. Но независимо от ваших политических убеждений, вопрос не в том, что судьи часто играют слишком большую роль при разрешении важных политических конфликтов, а также не в том, что многие из этих решений усиливают антидемократические элементы существующей системы.

Возьмем в качестве примера организацию «Объединенные граждане» (Citizens United). Отклонив законопроект, ограничивающий расходы корпораций и других групп на проведение избирательных кампаний, Верховный суд принял решение, которое было непопулярным в то время и остается таковым и сегодня (Проведенный в 2015 году компанией «Блумберг» опрос показал, что 78% респондентов высказались против этого решения). Он также значительно усилил влияние обладающих большими средствами финансовых групп интересов, а представителям финансовой элиты будет легче блокировать предпочтения жителей страны в ближайшие годы.

Дональд Трамп — первый президент в истории Соединенных Штатов, который до своего прихода в Белый дом не занимал никакой государственной должности. Он приуменьшает значение экспертов и, похоже, не обладает пониманием основ государственной политики. Кроме того, он любит потакать малейшим прихотям своих сторонников. Во всех аспектах, в личном и политическом, презрительное описание Платоном «демократического человека» как перчатка подходит к 45-му президенту Соединенных Штатов: склонный к «лживым и хвастливым заявлениям и мнениям», он считает наглость «хорошим воспитанием», вседозволенность «свободой», расточительность «великолепием», а бесстыдство — «мужским духом».

Не вызывает большого удивления то, что высокомерные жалобы Платона по поводу демократии — ее главным недостатком, по его мнению, является «предоставление своего рода равенства без разбора как равным, так и неравным» — совершили удивительное возвращение в актуальную политику. Еще в 2003 году журналист Фарид Закария (Fareed Zakaria) заявил: «Может оказаться и слишком много демократии». В последующие годы многие ученые привели свои аргументы в поддержку этого тезиса.

Так, например, ученый Лэрри Бартелс (Larry Bartels) приложил много усилий для того, чтобы показать, насколько иррациональными являются обычные избиратели. А политический философ Джейсон Бреннэн (Jason Brennan) использовал в своей книге под названием «Против демократии» (Against Democracy) тезис о том, что иррациональные и пристрастные избиратели неспособны принимать правильные решения. Параг Ханна (Parag Khanna), завзятый защитник глобализации, высказался в пользу технократии, при которой многие решения принимаются «комитетами, состоящими из подотчетных экспертов».

В конце 2016 года, в конце периода проведения первичных выборов, когда номинация Трампа уже считалась неизбежной, Эндрю Салливан (Andrew Sullivan) предложил наиболее яркое определение подобных антидемократических стенаний. «Демократии перестают существовать в тот момент, когда они становятся слишком демократичными» — так была озаглавлено его статья. «И именно сейчас Америка готовит почву для тирании», — подчеркнул он.

Антидемократические взгляды затрагивают некоторые реальные вещи. Нашу систему делает уникально легитимной — по крайней мере, когда она хорошо функционирует — ее способность добиваться результата по двум ключевым ценностям сразу — либерализму (верховенство закона) и демократии (верховенство народа). Либерализм в настоящее время находится под воздействием согласованных атак со стороны администрации Трампа, которая объявила войну таким независимым институтам как ФБР, а также использует президентскую трибуну для запугивания представителей религиозных и этнических меньшинств, и поэтому становится понятным, почему многие мыслители готовы отказаться от небольшого количества демократии для защиты верховенства закона и особенно уязвимых групп населения страны.

Однако это отнюдь не легкая задача. Вот что мы видели в 2016 году — когда граждане выпускают из своих рук власть, то это повышает, а не понижает вероятность того, что они готовы передать свою судьбу в руки властного лидера, который обещает им разрушить существующую систему. Как вновь и вновь показывают примеры Египта, Таиланда и других стран, политическая элита с уменьшающейся поддержкой со стороны народа в конечном итоге вынуждена прибегать ко все более репрессивным действиям для того, чтобы удержаться у власти. В конце концов, любая серьезная попытка принести в жертву демократию для сохранения свободы заканчивается прекращением верховенства закона и верховенства народа.

Несложная альтернатива состоит в том, чтобы двинуться в противоположном направлении и призывать к как можно большему количеству демократии. Причины удаления народа, согласно этой концепции, связаны с циничным захватом власти представителями финансовой и политической элиты. Крупные корпорации и сверхбогатые люди выступили в поддержку независимости центральных банков и заключения дружественных для бизнеса торговых договоров, рассчитывая получить большую прибыль.

Политики, представители академического мира и журналисты выступают в поддержку технократического способа правления, потому что, по их мнению, они лучше знают, что нужно делать, и не хотят, чтобы в это дело вмешивался народ. Все это себялюбие, в действительности, облекается в одежды рыночной идеологии, которая проповедуется исследовательскими и научными центрами, финансируемыми богатыми спонсорами. Поскольку корни нынешней ситуации являются откровенно зловещими, то предлагаемые решения представляются столь же простыми. Люди должны вернуть свою власть — и упразднить технократические институты.

Антитехнократические взгляды присутствуют на обоих концах политического спектра. Что касается крайне правых, то покойный ученый Питер Мэйр (Peter Mair), говоря о Европе, жаловался на спад в области «народной» демократии, которую он противопоставлял выстроенной в большей степени сверху вниз «конституционной» демократии. Английский социолог Колин Крауч (Colin Crouch) считает, что даже анархия и насилие могут быть полезными, если они пытаются покончить с тем, что он называет «пост-демократией». Представители крайне правых делают больший акцент на национализме, однако они соглашаются с этим основным анализом.

В посвященном инаугурации номере журнала «Американ Афферс», в этом самопровозглашенном интеллектуальном центре движения Трампа, его основатель Джулиус Крейн (Julius Krein) порицал «существование надпартийной (transpartisan) элиты, поддерживающей вредоносный «управленческий консенсус». По словам Стива Бэннона (Steve Bannon), бывшего главного стратега Белого дома, его главной политической целью является возвращение власти народу. Кроме того, он выступает за «демонтаж административного государства».

Мэйр и Крауч, Крейн и Бэннон правы, когда они признают, что люди имеют все меньше и меньше контроля над политической системой, и это понимание может указать путь к проведению подлинных реформ, которые сделают нашу систему более демократичной, а также лучше функционирующей. Одна из причин, по которой благонамеренные политики так легко превращаются в лоббистов, состоит, например, в том, что у сотрудников их аппаратов отсутствуют соответствующие навыки и опыт, необходимые для составления законопроектов или для понимания сложных политических вопросов.

Это можно исправить за счет увеличения совершенно неадекватного финансирования конгресса — если члены палаты представителей или сенаторы могли бы привлечь — и удержать — более квалифицированных и опытных сотрудников своих аппаратов, то они подвергались бы меньшему соблазну и не позволяли бы лоббистам с Кей Стрит разрабатывать за них законопроекты.

Кроме того, слишком слабы те правила, которые в настоящее время используются для разрешения конфликта интересов. Нет никаких оснований для того, чтобы члены конгресса так быстро после окончания срока своих полномочий получали возможность лоббировать в интересах тех компаний, деятельность которых они, по идее, должны были регулировать. Настало время закрыть вращающиеся двери между политикой и промышленностью.

Реальные изменения потребуют также проведения амбициозной реформы в области финансирования избирательных компаний. Из-за существования организации «Объединенные граждане» сделать это будет исключительно сложно. Однако Верховный суд в прошлом был способен менять свое отношение. На фоне увеличивающихся доказательств того, что нынешняя система угрожает американской демократии, Верховный суд может признать, что более строгие ограничения финансирования избирательных кампаний крайне необходимы.

Несмотря на правильность позиций врагов технократии, их взгляды в конечном счете являются столь же упрощенными, как и антидемократические. Мир, в котором мы сегодня живем, исключительно сложен. Нам нужно следить за ураганами, инспектировать электростанции, сокращать выброс двуокиси углерода, сдерживать распространение ядерного оружия, регулировать работу банков и повышать стандарты в области безопасности клиентов. Все эти задачи требуют наличия высокой квалификации, а также значительной координации.

Было бы нереалистичным думать, что обычные избиратели или даже их представители в конгрессе могут стать экспертами в области безопасности на электростанциях и что мир способен найти эффективные ответы на проблему изменения климата без заключения громоздких международных соглашений. Если мы просто упраздним технократические институты, то будущее для большинства американцев будет выглядеть скорее более опасным, а также, скорее, менее изобильным.

Верно то, что для возвращения лояльности граждан наша демократия должна обуздать власть неизбранных элит, представители которой пытаются лишь увеличить свое влияние или набить свои карманы. Но верно и то, что для защиты жизней своих граждан нашей демократии нужны такие институты, которые по своей природе являются глубоко элитарными. В этом, на мой взгляд, и заключается огромная дилемма, которую Соединенные Штаты — а также другие демократии по всему миру — должны будут решить, если они хотят выжить в ближайшие десятилетия.

Нам не нужно разрушать все технократические институты или просто сохранять те, которые уже существуют. Нам нужно воздать новый набор политических институтов, которые были бы более чувствительными по отношению к интересам простых людей, а также могли бы лучше решать те серьезные проблемы, с которыми наше общество столкнется в ближайшие десятилетия.

Рассуждая о заре демократии в своей родной Италии, великий романист Джузеппе Томази ди Лампедуза (Giuseppe Tomasi di Lampedusa) смог заставить Танкреди (Tancredi), молодого аристократа, признать, что он будет вынужден отказаться от своих самых заветных привычек для спасения того, что является самым ценным в старом порядке. «Если все останется без изменений, — говорит Танкреди, — то тогда все должно будет измениться». Сами Соединенные Штаты находятся на перепутье. Если мы будем крепко держаться за статус-кво, то мы потеряем самое ценное в том мире, который мы знаем, и окажемся статистами в угасающем веке либеральной демократии. Лишь с помощью смелых и творческих реформ мы сможем восстановить достойную своего имени демократию.

https://inosmi.ru/politic/20180215/241434239.html
Оригинал публикации: America Is Not a Democracy
Опубликовано 03/02/2018 15:43