Вчера утром я выехал из Ярославля в Нижний Новгород. Дорога идет вдоль Волги, причем оба берега реки резко отличаются один от другого. Один представляет собой бесконечную низмен­ность, едва возвышающуюся над уровнем реки, другой - отвесную стену, нередко в сто или сто пятьдесят футов высотой, представ­ляющую собой край плоскогорья, отлогими склонами уходящими от реки. Многочисленные притоки Волги прорезают своими долинами обрывистый берег. Долины эти очень глубоки, и дорога, бегущая по краю плоскогорья, не огибает их, чтобы не делать крюков в милю и больше, а пересекает крутыми спусками и подъемами.

Русские ямщики, такие искусные на равнине, превращаются в самых опасных кучеров на свете в гористой местности, какою в сущности является правый берег Волги. И мое хладнокровие часто подвергалось жестокому испытанию из-за своеобразного способа езды этих безумцев. Вначале спуска лошади идут шагом, но вскоре, обычно в самом крутом месте, и кучеру, и лошадям надоедает столь непривычная сдержанность, повозка мчится стре­лой со все увеличивающейся скоростью и карьером, на взмылен­ных лошадях, взлетает на мост, то есть на деревянные доски, кое-как положенные на перекладины и ничем не скрепленные - соору­жение шаткое и опасное. Одно неверное движение кучера - и экипаж может очутиться в воде. Жизнь пассажира зависит от акробатической ловкости возницы и лошадей.

После троекратного повторения вышеописанной азартной игры я запротестовал и потребовал у ямщика, чтобы он пустил в ход тормоз, но оказалось, что нанятый мною в Москве экипаж не имеет этого приспособления. Пришлось отпрячь одну из лошадей и заме­нить ее постромками тормоз. Такая операция проделывалась по моему настоянию всякий раз перед косогором, казавшимся мне опасным для целости непрочной и валкой повозки. Ямщики, по-видимому, были сильно поражены столь необычными предосторож­ностями. Правда, они, как и всегда в подобных случаях, ничем не проявляли своего удивления, и все мои приказания, передаваемые через фельдъегеря, с которым я объяснялся по-немецки, выполня­лись беспрекословно, но недоумение было написано на их лицах. Присутствие представителя власти придавало мне больший вес в глазах народа. Я не советовал бы иностранцам отваживаться на путешествие по России, в особенности по отдаленным от центра губерниям, без такого телохранителя.

По благополучном миновании самого глубокого места оврага встает еще более трудная задача - взобраться на противополож­ный скат лощины. Для этого у русских кучеров есть только одно средство - брать препятствие с налета. Если дорога сносная, подъем не длинен и экипаж легок, лошади галопом выносят наверх. Но если грунт песчаный, что бывает часто, а подъем длинен и лоша­дям не взлететь на него одним духом, то они скоро выбиваются из сил и останавливаются. Кучер стегает их кнутом, они добросовест­но рвутся вперед, но экипаж начинает катиться назад с риском свалиться в канаву. В таких случаях я всегда вспоминаю гордое изречение русских патриотов: «В России нет расстояний».

Вчера мы переезжали через Волгу на пароме. Погода стоя­ла отвратительная, дул резкий и пронзительный ветер, и косой холодный дождь хлестал по ветхому судну. Казалось, оно вот-вот зачерпнет воды и пойдет ко дну. Я вспомнил, что в Петербурге никто не торопится спасать людей, упавших в Неву, и говорил себе: если ты начнешь тонуть, никто не бросится в воду, чтобы тебя спасти, никто не закричит, не взволнуется. У русских такой печальный и пришибленный вид, что они, вероятно, относятся с одинаковым рав­нодушием и к своей, и к чужой гибели. Жизнь человеческая не имеет здесь никакой цены.

В России существование окружено такими стеснениями, что каждый, мне кажется, лелеет тайную мечту уехать куда глаза глядят, но мечте этой не суждено претвориться в жизнь. Дворянам не дают паспорта, у крестьян нет денег, и все остаются на месте, си­дят по своим углам с терпением и мужеством отчаяния. Само­отречение и покорность, считающиеся добродетелями в любой стра­не, превращаются здесь в пороки, ибо они способствуют не­изменности насильственного порядка вещей.

Здесь дело идет вовсе не о политической свободе, но о личной независимости, о возможности передвижения и даже о самопроиз­вольном выражении естественных человеческих чувств. Рабы ссо­рятся только вполголоса, под сурдинку, ибо гнев является при­вилегией власть имущих. Чем больше я вижу людей, сохраняю­щих видимость спокойствия при таком режиме, тем сильнее я их жалею. Покой или кнут!- такова дилемма для каждого. Роль кнута для знати исполняет Сибирь, а Сибирь не что иное, как Россия в квадрате.

Я пишу эти строки в дремучем лесу, вдали от человеческого жилья. Невозможная дорога - сыпучий песок и бревна - опять повредила мой тарантас. И пока мой камердинер с помощью крестьянина, которого само небо нам послало, занимается ремон­том на скорую руку, я, униженно сознавая свою бесполезность и чувствуя, что мои попытки помочь только бы им помешали, занял­ся более свойственным мне делом и вот пишу, чтобы доказать всю ненужность умственной культуры в тех случаях, когда человек, лишенный всех благ цивилизации, принужден один на один бороть­ся с дикой первобытной природой.

Только здесь, в глубине России, можно понять, какими способностями был выделен первобытный человек и чего лишила его утонченность нашей цивилизации. Повторяю еще раз: в этой патриархальной стране цивилизация портит человека. Славянин по природе сметлив, музыкален, почти сострадателен, а вымуштрован­ный подданный Николая - фальшив, тщеславен, деспотичен и переимчив, как обезьяна. Лет полтораста понадобится для того, чтобы привести в соответствие нравы с современными европей­скими идеями, и то лишь в том случае, если в течение этого длинного ряда лет русскими будут управлять только просвещенные монархи и друзья прогресса, как ныне принято выражаться. Теперь же глубокая рознь между сословиями делает общественную жизнь в России аморальной и невыносимо тяжелой. Будущее покажет, мо­жет ли военная слава вознаградить русский народ за все невзгоды, причиняемые ему общественным и политическим строем.

Продолжаю свои записи на последней станции перед Нижним. Добрались мы до нее на трех колесах - место четвертого заняла длинная сосновая жердь, пропущенная под осью заднего колеса и принизанная к передку повозки - приспособление, приводящее меня в восторг своей простотой и остроумием.

Дорога из Ярославля в Нижний на большом протяжении по­хожа на широкую, прямую парковую аллею. С обеих сторон идут дне другие аллеи поуже, покрытые зеленым ковром и обсаженные (срезами. Дорога эта отличается мягкостью, потому что путе­шественник почти все время едет по траве, если не считать болотис­тых участков, которые приходится пересекать по зыбким бревенча­тым мосткам. Последние таят в себе немало опасностей и для коляски, и для лошадей.

Вчера перед тем, как потерпеть очередную аварию, мы не­слись карьером по малолюдному тракту.

Какая прекрасная дорога,- обратился я к моему фельдъ­егерю.

Ничего нет удивительного,- заметил тот,- ведь это большая сибирская дорога.

Вся кровь во мне застыла. Сибирь! Она преследует меня повсюду и леденит, как птицу взгляд василиска. С какими чув­ствами, с каким отчаянием в душе бредут по этой проклятой дороге несчастные колодники! А я, скучающий путешественник, еду по их следам в поисках смены впечатлений!

Что за страна! Бесконечная, плоская, как ладонь, равнина, без красок, без очертаний; вечные болота, изредка перемежающиеся ржаными полями да чахлым овсом; там и сям, в окрестностях Москвы, прямоугольники огородов - оазисы земледельческой культуры, не нарушающие монотонности пейзажа; на горизонте - низкорослые жалкие рощи и вдоль дороги - серые, точно вросшие в землю лачуги деревень и каждые тридцать - пятьдесят миль - мертвые, как будто покинутые жителями города, тоже придавлен­ные к земле, тоже серые и унылые, где улицы похожи на казармы, выстроенные только для маневров. Вот вам, в сотый раз, Россия, какова она есть.

По этой стране без пейзажей текут реки огромные, но лишенные намека на колорит. Они катят свои свинцовые воды в песчаных бе­регах, поросших мшистым перелеском, и почти не приметны, хотя берега не выше гати. От рек веет тоской, как от неба, которое отражается в их тусклой глади. Зима и смерть, чудится вам, бессменно царят над этой страной. Северное солнце и климат придают могильный оттенок всему окружающему. Спустя несколько недель ужас закрадывается в сердце путешественника. Уж не по­хоронен ли он заживо, мерещится ему, и он хочет разорвать оку­тавший его саван, бежать без оглядки из этого сплошного клад­бища, которому не видно ни конца, ни края.