А.Н. Архангельский

О профессоре Жорже Нива и его книге

Предлагаемый вниманию просвещенных читателей сборник статей, эссе, исследований о русской литературе принадлежит перу Жоржа Нива - одного из самых известных французских славистов, профессора кафедры славистики и директора Европейского института при Женевском университете. Многие из работ, вошедших в книгу, образцово переведенную Е.Э. Ляминой и выпускаемую при содействии швейцарского научно-культурного фонда "Pro Helvetica", непосредственно связаны с преподавательской практикой: они были "опробованы" в форме спецкурсов, так или иначе "применены" к университетским обстоятельствам. О том, что это за "обстоятельства", в чем специфика современного европейского преподавания литературы (а значит - и специфика штудий профессора Нива), стоит сказать особо. Но прежде - в соответствии с правилами этикета -необходимо представить гостя почтенной публике.

Жорж Нива - из семьи латиниста; с русским языком он столкнулся случайно, когда гостил у одного из отцовских друзей, профессора Штейнталя, немецкого еврея, в годы войны нашедшего убежище в Клермон-Ферране. Затем он поступил в парижскую Эколь Нормаль на Рю д'Ульм - и записался на лекции выдающегося французского историка и русиста, автора до сих пор не устаревшей монографии о протопопе Аввакуме Паскаля1. (Слушателей было всего двое!)

Осенью 1956 года Пьер Паскаль отправил своего любимого ученика на стипендию в Москву, в Московский университет. Н.К. Гудзий, в чьем "толстовском" семинаре Нива занимался, предлагал ему писать в Валерии Брюсове; французский студент предпочел сосредоточиться на творчестве Андрея Белого. Это решение одобрил и Борис Пастернак, с которым - через дочь Ольги Ивинской Ирину Емельянову - Ж. Нива был связан2. Довольно скоро в малотиражке "Московский университет" появилась статья, подписанная "советским" соседом Нива по общежитию: "Дорогие друзья, давайте не будем"... Студентов-французов обвиняли во всех возможных политических грехах; декан филологического факультета предложил отчислить их, - и лишь решительное заступничество Н.К. Гудзия переломило ситуацию. Но в 1959-м, когда Нива опять на год вернулся в Россию и собирался жениться на Ирине Емельяновой, ему пришлось испытать на себе все прелести советской системы: он был выслан из страны, а вскоре последовал арест О.В. Ивинской и И. Емельяновой.

Разорвав отсрочку от армии, Ж. Нива отправился служить в Алжир; попал в горах в засаду, был тяжело ранен; по возвращении был приглашен в новообразованный университет под Парижем - Нантер. Как раз в это время во Франции начались "левые" студенческие волнения (1968 год). Студенты бунтовали, захватывали аудитории; некоторые из них именовали преподавателей-лингвистов, требовавших знания правил грамматики, идеологами грамматического фашизма... Наконец, в начале 1970-х годов Ж. Нива получил кафедру в Женевском университете, которую занимает по сей день.

Но дело, разумеется, не только в адресате. Владея всеми навыками строго академического литературоведения, Ж. Нива в то же время "внутренне" чужд академизма (равно как и чрезмерного субъективизма). Он - "профессиональный читатель", свободный мыслитель, религиозный публицист, отстаивающий принципы протестантской этики, прирожденный лектор. Для него Россия-не только объект исследования, но и предмет любви; он верит в неизбежность "воссоединения" корневых систем русской и европейской культур, изначально родственных (при всем их своеобразии). В любом случае несомненно: чтение книги Ж. Нива доставит не только интеллектуальное удовольствие, но и позволит расширить рамки отечественного университетского преподавания, включить в него иной (именно иной, а не чуждый) опыт.

Взгляд Ж. Нива на русскую литературу и - шире -культуру, это взгляд любящий и одновременно сторонний; многое из того, что нам кажется само собой разумеющимся, вызывает у него вопросы, и наоборот. Но по-другому и быть не могло. А настоящий диалог только там и возможен, где есть различие в подходах, разница творческих потенциалов.