В классическом русском романе либертинаж отсутствует. Толстой с этой точки зрения представляет особенный интерес, ибо цензурное вмешательство и общественная несвобода оставили весьма заметный след в его произведениях. Между неистовой чувственностью и проклятиями в адрес женщин и физиологии пола в творчестве Толстого есть несомненная связь: от "Дьявола" можно по подземному переходу дойти до "Крейцеровой сонаты". "Отец Сергий" сочетает обе эти стороны. Топор, которым отшельник отрубает себе палец (прозрачный субститут фаллоса), по функции ничем не отличается от ножниц внутренней цензуры. Герой Толстого, блестящий светский человек, не умеет считаться с обстоятельствами. Он постоянно остается объектом дьявольского искушения; он не знает, как, не калеча себя, устоять перед ним, не может заставить себя оторвать глаз от прыгающего крючка на двери, в которую ломится Эрос.

В статье под названием "Русский секс-о-клок" Дмитрий Савицкий превозносит мат: "Вся русская непристойная лексика произведена от четырех основных корней, но при помощи простого прибавления суффиксов и приставок может выражать тысячу и один смысл; таким образом, благодаря гибкости русского языка можно, не выходя за рамки этих четырех слов, пересказать и выступление генерального секретаря ЦК КПСС, и фильм о жизни артисток китайского балета"24. Возможно - однако этот язык все-таки обречен на бесконечные повторения.

Сам Савицкий, автор романа "Антигид", принадлежит к поколению "раскрепощенных" писателей, которые внезапно ввели секс и чудовищные политико-сексуальные фантазмы в русскую прозу. В произведениях Юрия Мамлеева и Юза Алешковского непристойная фантасмагория может заменять собой едва ли не все: от политических событий до людей. В романе "Рука: Повествование палача" образ Понятьева, превратившегося в огромный фаллос, решает уравнение политической и сексуальной непристойности.

Обратный пример -секта скопцов, описанная в "Шатунах" Мамлеева. И вездесущность, и полное отсутствие секса приводят к одному результату. Читатель попадает не в сферу либертинажа, вовсе нет - он оказывается в универсуме мата, тотального "онепристоивания" мира. Либертинаж - это игра с цензурой, хитрый обход запретов, интеллектуальное развлечение, которое свободно сочетается с другими: научными, философскими, общественными; это мостик между разными мирами. Полная непристойность мата-это разрыв связей, общее помешательство, шизофрения. Мы снова оказываемся в толстовской логике "саморуба"-буквального, телесного отсекания греха, манихейского поединка духа с телом.

Алексей Ремизов писал: "Русский человек должен владеть двумя языками; с одной стороны -русским, языком Пушкина, с другой - языком непристойного, матом".

Ремизов показывал В.В.Розанову полный текст сборника былин, исторических песен и скомороший, известных как "Древние русские стихотворения" Кирши Данилова. У Ремизова хранился список, в котором не было цензурных пропусков (отточий), появившихся в печатном варианте. Розанов был крайне заинтересован, но замечал: "Вот она, наша русская серость: х... да п... Как это противно. Один только этот вечный сюжет. Да еще: ... тебе в рот! Больше ничего".

Небезынтересно проследить, как в русском литературоведении работала фигура умолчания. О том, что Блок болел сифилисом, упоминать было нельзя, об аналогичной болезни Бодлера -пожалуйста, сколько угодно. Обстоятельства смерти Блока представляли из себя тайну за семью печатями. Tabes dorsalis, гниение спинного мозга (один из симптомов запущенного сифилиса) упомянуто лишь в фантасмагорическом "Петербурге" Андрея Белого - здесь эта болезнь пожирает Сенатора.

В высшей степени характерна в этом смысле судьба "Воспоминаний" Л.Д. Менделеевой-Блок. Страницы, посвященные ее интимным отношениям с Блоком, которые даже после свадьбы оставались платоническими ("астартовыми") вплоть до одной, пронизанной похотью ночи, когда Блок, вернувшись из публичного дома, смог наконец овладеть женой, находились под строжайшим запретом и не могли быть напечатаны. Дико даже не противопоставление светской дамы, одухотворенной и вознесенной на мистико-поэтический пьедестал, женщине продажной, на долю которой выпадает физическая близость, -дико упорство советской цензуры, ее обхождение с "Воспоминаниями" в издании блоковских "Писем к жене" (92-й том "Литературного наследства"): куски мемуаров рассеяны по примечаниям, существенные фрагменты опущены. Буржуазная цензура, увековеченная советским книгоизданием...

В подробном комментарии к своему сочинению ("О происхождении моей книги о табаке") Ремизов рассказывает о секретном собрании у Сомова, куда из Эрмитажа был на один вечер доставлен сверхтайный ларец Екатерины II, в котором императрица хранила "восковой розовый слепок" с "потемкинского фаллоса" (на нем тоже была родинка). Это собрание описано со скрупулезностью судебного протокола. Шкатулка была размером со скрипичный футляр!

На вечере у Сомова присутствовали художники Бенуа, Добужинский, Лансере, а также Дягилев, А.П.Нурок, В.Ф.Нувель, Кузмин (иллюстрации к его знаменитой "Книге маркизы" были выполнены хозяином) и Розанов. Как представляется, и Розанов, и Ремизов любили такие непристойные шутки, в которых мистификация срасталась со скабрезностью. "Что есть табак" восходит к жанру "заветных сказов". "Кукха" - книга со свободным сюжетом и весьма игривыми его поворотами, в основу которой легли подлинные письма Розанова к Ремизову. В ней содержится рассказ о биографических обстоятельствах, натолкнувших Ремизова на идею новеллы о табаке. Дело было у Розанова: "Летом, после обеда, я прилег на диван в халате, замечтался, и села сюда муха и стала ходить, не согнал -ходит и ходит" Л.Б. на это заметил: "Кажется, полагается (он говорит в нос) две мухи?" Это для моей повести о табаке".

"Розановы письма", приводимые Ремизовым и в цитатах, и в пересказах, изобилуют нескромными признаниями и откровениями. Размышления о Западе и Востоке возникают у Розанова по самым неожиданным - и даже неприличным поводам.

Однажды, за границей, "захотелось В.В. в одно место, а как спросить и не знает. <...> Да терпеть уже нет возможности, он под себя и сделал. Господи ты, мой Бог, в отеле брать белье отказались, хоть сам мой! А главное-то так стали смотреть все, что пришлось Розановым переехать. А когда то же самое случилось и в Петербурге: не удержался и обложился, - с каким сочувствием отнеслись дома, прислуга. Сколько сердечности и внимательности". и

В придуманной и основанной Ремизовым Обезьяньей Палате Розанов имел степень "старейшего кавалера и великого фаллофора". Когда Ремизову пришла в голову мысль написать "апокриф" о табаке, именно Розанов горячо одобрил эту идею и намерение заказать Сомову иллюстрации к "озорному рассказу". В "Кукхе" Ремизов передает (в числе других малопристойных историй, слышанных от Розанова) рассказ о том, как "он первый раз это сделал, ему было 12 лет, гимназистом", о том, что "когда он в ударе и исписанные листы так само собой непросохшие и отбрасываются, у него это торчит, как гвоздь", а также некоторые эпизоды, отмеченные животным эротизмом. "Я это и потом заметил, что Розанов подходит прямо к человеку - к тебе, прямо смотрит на тебя, и никогда не замечая глаз, а только или грудь, или "нижний этаж", или руку, принимает в тебе всего тебя до - - - - канатика".

Произведения Розанова изобилуют размышлениями о сексуальности, ее "сочности, влажности, непреодолимости"; в "Опавших листьях" он замечает, что в человеке "все очерчено и окончено, кроме половых органов", ибо только физическая близость действительно "завершает" людей.

Ремизов, Сомов, Кузмин создали русский либертинаж, до них не существовавший (за исключением, может быть, потаенных од и поэм Ивана Баркова). В случае Розанова можно говорить скорее о взгляде на мир с точки зрения "всепроникающего либидо", родственном в большей степени мистицизму, чем либертинажу.

Теперь в России напечатан роман Набокова "Лолита". Вопрос: преодолены ли табу? Но это тема отдельного исследования.