Россия - Запад

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Россия - Запад » ЗАПАД О РОССИИ XX века » Ж.Нива Возвращение в Европу.- "Русские одежды" Советского Союза


Ж.Нива Возвращение в Европу.- "Русские одежды" Советского Союза

Сообщений 1 страница 7 из 7

1

Жорж Нива

V. Pro et contra
"Русские одежды" Советского Союза


//Ж.Нива Возвращение в Европу. Статьи о русской литературе.
М.:  Издательство "Высшая школа". 1999


Важно уметь видеть Россию

не только такой, какая она есть,

но и такой, какой ее сделали века ее истории.

Владимир Вейдле

Многочисленные труды, посвященные теме, диаметрально противоположной той, которая вынесена в заголовок этого эссе: о "красных одеждах", о "моей России, одетой по-советски" (так называется книга воспоминаний З.А. Шаховской, прожившей некоторое время в СССР вместе с мужем - сотрудником бельгийского посольства),- говорили чересчур много. Эмигранты, снова оказавшиеся на родине, приходили в волнение при виде кремлевских башен, увенчанных рубиновыми звездами. Многих заезжих путешественников воодушевляла большевистская Россия; они усматривали в ней некое естественное продолжение "русской души", щедрой, беспорядочной и жестокой одновременно. С 1921 г. публицист и философ Н.В. Устрялов ратовал за возвращение эмигрантов на родину, приводя следующий аргумент: "Поскольку революционная власть - и только она - способна сейчас восстановить величие и авторитет России, наш долг перед русской культурой состоит в том, чтобы признать политическое значение этой власти". Устрялов вернулся в СССР в начале 1930-х годов и был расстрелян по приговору НКВД. В.В. Шульгин в эмиграции поддерживал ту же идею и полагал, что красные "на самом же деле, хотя и бессознательно <...> льют кровь только для того, чтобы восстановить Богохранимую Державу Российскую" ("1920 год"). Как раз в это время Советская Россия воевала с Польшей... Тот же тезис, только стократно усиленный, был в широком ходу в 1941-1945 гг. и спровоцировал возвращение на родину целой волны эмигрантов. Книга Шульгина вышла в России в 1926 г.; хотя ее автора трудно было заподозрить в сочувствии красным (к тому же он трактовал Октябрьскую революцию как "еврейский заговор"), он возвещал о пришествии диктатора, который вернет Россию к порядку. В 1926 г. Сталин расправляется с оппозицией, и действительно устанавливается "порядок". Любопытно, что в том же году Шульгин предпринимает путешествие в Россию, организованное ЧК. В 1944 г. он был арестован в Югославии агентами Сталина, находился в лагерях до 1956 г. В 1960 г. он выступил с обращением к русской эмиграции, и вплоть до своей кончины в 1976 г. .этот старый монархист был деятельным пропагандистом Советской России. Его мемуары были изданы в СССР; их текст можно найти в сборнике "Почему мы вернулись на родину" (М.: "Прогресс", 1983). В этом патриотическом издании нашлось место многим "возвращенцам": и тем, кто приехал до войны (А.Н.Толстой, ставший любимым сотрапезником Сталина; Куприн, "русский с головы до ног", как гласит примечание; Вертинский), и тем, кто вернулся после 1945 г. (в их числе митрополит Вениамин), и тем, кто оказался в СССР еще позже. Самая поразительная фигура из последних -генерал Яхонтов, в 1975 г. (в возрасте 94 лет) приехавший из США, где он на протяжении долгого времени пропагандировал СССР и советский образ жизни. Помещенная в книге фотография запечатлела его на Красной площади; видны зубцы стены, окружающей Кремль - колыбель и оплот русскости (стена, как известно, была выстроена итальянскими зодчими, вызванными в Россию Иваном III, по образцу миланской крепости герцогов Сфорца). Подпись под снимком гласит: "Для В. Яхонтова, как и для каждого советского человека, Красная площадь - сердце Родины, начало всех начал".

0

2

Идея о неразрывности истории России досоветского и советского периодов имеет как минимум две стороны. Отрицательная наиболее известна: не счесть вышедших на Западе сочинений, в которых "крах" социализма в России или его отталкивающие стороны были сочтены итогом дореволюционного развития страны. О, если бы пролетарская революция произошла там, где ее предвидел Маркс: в Англии, во Франции, а еще лучше - в Швейцарии, как думал Ленин, взбешенный русской инертностью! Солженицын вкладывает в его уста следующие слова: "Социалистическое преображение Швейцарии совершенно возможно и настоятельно необходимо" ("Ноябрь Шестнадцатого"). Сколько существует книг, в которых сталинизм рассмотрен как ленинизм, выродившийся под влиянием русской "азиатчины", русских просторов или же, как выразился Жан Элынтейн, "пространственно-временных" характеристик страны! Мицкевич писал об этом без обиняков:

И вот наконец повстречались мне люди,

Их шеи крепки и могучи их груди,

Как зверь, как природа полночных краев,

Тут каждый и свеж, и силен, и здоров,

И только их лица подобны доныне

Земле их -пустынной и дикой равнине.26

Опорные мотивы такого "азиатского" видения России - ее огромность, "бесформенность" (о ней одним из первых написал Гоголь), подчинение силе, двуличие, неразрывно связанное с трепетом перед деспотизмом, жестокость. Два века татарского ига, обезличивание под гнетом лицемерных и свирепых московских великих князей, обветшалое, но бесконечно долго (особенно по сравнению с Западной Европой) не умиравшее крепостное право, развращенные, ограниченные или сумасшедшие, как Павел I, самодержцы, традиция диких крестьянских восстаний - вот краткое изложение такой точки зрения. Для простоты назовем ее "кюстиновской", вспомнив о письмах из России знаменитого маркиза, который разглядывал страну через лорнет знатного путешественника и не знал русского языка.

Кюстин видел мелочность, всеобщее доносительство и раболепство, царившие в значительной части великосветского общества в царствование Николая I, но не видел фольклора, народной веры, сложной, многосоставной культуры поместного дворянства, "золотого века" русской поэзии и культуры. Как же он мог понять, что оказался в России Пушкина, а не только Бенкендорфа?

Мысль о русской "азиатчине" далеко не нова: от Вольтера и Мишле, через марксиста Плеханова (История русской социальной мысли, 1914)27, она без значительных изменений дошла до наших дней. К примеру, труд английского историка венгерского происхождения Тибора Самуэли открывается ссылкой на Кюстина. Ученый сравнивает путешествия Кюстина (1839) и Андре Жида (1936). Один едет в монархическое государство, чтобы собрать "доводы, опровергающие представительное правление", другой отправляется к Сталину, чтобы убедиться в достижениях "революции, о которой так долго говорили большевики". Оба возвращаются во Францию, утратив веру: в просвещенный деспотизм и рационалистический большевизм соответственно. "Промежуток длиной почти в сто лет не меняет смысла урока, извлекаемого из путешествия в Россию"28.

0

3

Для сторонников такого подхода Россия по своей природе - государство "деспотическое". По аналогии с восточными деспотиями, происхождением обязанными гидрографическим особенностям своих стран (для успешного осуществления ирригации необходим некто, обладающий абсолютной властью), самодержавие объясняется суровостью климата и необходимостью вести колоссальные работы: дороги, почта, охрана зыбких границ. Слабо развитое чувство собственности следует из комбинации этих условий с особенной наглядностью: "служилые люди" (будущее дворянство) получают от единовластного правителя земельные "дачи", которые он в любой момент вправе отобрать. Они лишь временные держатели земли, а не ее настоящие владельцы. Слабость феодализма и практически полное отсутствие буржуазии (есть ремесленники, есть купцы, которых Петр I разделил на гильдии, но нет вольных городов и свободных торговцев) приводят к тому, что в России нет промежуточных классовых сил, и прежде всего третьего сословия. Государственность пронизывает все уровни жизни. "Государство - не безжизненная абстракция; его устрашающая власть и величие воплотились в личности самодержавного властителя, который со времени Ивана Грозного стал называть себя "царем всея Руси". Властные функции осуществлял он один, и только он был источником власти. Кроме того, ему принадлежало исключительное право устроения жизни народа на всех уровнях. Власть в Московии была неделима" (Т.Самуэли).

К этому образу России, лишь заостренному той гневной пылкостью, с которой Петр I повел стремительную европеизацию страны, следует прибавить еще одну черту, на этот раз относящуюся к мировоззрению. Речь идет о русском максимализме, в котором Н.А.Бердяев видел один из "истоков русского коммунизма". Экстремистский склад ума, нетерпение бунтовщика, столкнувшегося с инертностью жизни, склонность к сектантскому типу мышления, страшное, опустошительное стремление не сворачивать с избранного пути. Петра I можно было бы назвать основоположником такого менталитета. В 1909 г. группа либеральных мыслителей, по большей части бывших марксистов, тщетно предостерегала Россию, указывая на опасность "милленаристского" экстремизма: слияние истины и правосудия, требование Царства "здесь и теперь" - иначе говоря, искушение толстовством, религиозное, этическое, философское сектантство.

Мнение Бердяева о советской России не оставалось неизменным. В работе "Новое средневековье" (1924) он объявляет о смерти русской дворянской культуры - ей на смену пришел "мужицко-солдатский" стиль. При этом никто после славянофилов не культивировал с такой страстью, как Бердяев, следующий парадокс: чем ниже падает Россия, тем ближе она к Богу. "Русские, вероятно, менее честный и менее благопристойно-вежливый народ, чем народы Запада. Однако последние самими своими добродетелями прикованы к земной жизни и благам этого мира. Русский народ, напротив, своими добродетелями отделен от земли, он дышит небом". Здесь сублимированы русская нечистота, слабость или полное отсутствие права, оторванность от земли и нестабильность, максимализм и даже мерзость (по выражению Бердяева) революции. Выход, предлагаемый философом - укрепить примат духовного в ущерб политическому... то есть в каком-то смысле еще ухудшить зло, ибо добро родится из зла!

Коснемся позитивного видения мифической русской "азиатчины". "Да, азиаты мы", - писал Блок в знаменитом стихотворении "Скифы" (1918). В тоне этих стихов явственно различима угроза:

Мильоны -вас. Нас -тьмы, и тьмы, и тьмы.

Попробуйте, сразитесь с нами!

Да, скифы -мы! Да, азиаты -мы,

С раскосыми и жадными очами!

0

4

Здесь Восток, которому чуждо понятие личности, в котором господствует идея числа, -это миф. В работах Н.В. Устрялова, уже цитированных выше, а также в трудах историков, географов, лингвистов, примыкавших к "евразийству", четко прослеживается одна идея: Россия - не европейская страна; в ней больше общего с Азией, чем с романо-германским миром. Ветерок шпенглерианства раздувает евразийский костер. Явно в пику "романо-германцам", готовым отправиться на покорение России, Н.С.Трубецкой превозносит политику Ивана Ка-литы, который в тени Орды терпеливо объединял земли в Московское княжество. Музыковед П.П. Сувчинский возвещает о "выходе России из современной Европы" и не обинуясь пишет: "Русская революция в ее сегодняшнем виде есть утверждение "деспотизма". Власть царя и власть Советов в этом смысле сходны, хотя последняя и опирается на "Милость Сатаны"" (На путях. Утверждение Евразийцев. Берлин, 1922). Историк и публицист Михаил Агурский, эмигрировавший в Израиль, написал историю "национал-большевизма"29, в которой важное место занимает "евразийский эпизод", для многих закончившийся с возвращением в Россию, а для некоторых - вербовкой в ЧК. Сталин поспешил подтвердить идеи "евразийцев": политика русификации, снова введенное в школах в 1935 г. преподавание отечественной истории (по новым учебникам Панкратовой), реабилитация некоторых монархов (сначала ей подвергся Петр I, из дегенерата-сифилитика ставший основным двигателем и идеологом первой русской "революции", затем Иван Грозный, сейчас такую "обработку" проходят Николай I и Николай II), отход от "вульгарного социологизма" (и "критика методологических ошибок", допущенных историком М.Н. Покровским и литературоведом В.Ф. Переверзевым), восстановление званий и тщательно продуманной форменной одежды в армии, формы для школьников. Увидев все это, революционер двадцатых годов подумал бы, что ему мерещится; выбора у него, впрочем, не было: или он гнил в лагере, или безоговорочно принимал реальность, его окружавшую. "Кремлевский горец" ставит во главу угла русский народ и идентифицирует себя с этим "старшим братом". В панегирике Сталину С. Дмитриевский (советский дипломат, отказавшийся вернуться в Москву из Стокгольма в 1930 г., и уникальный перебежчик: оказавшись на Западе, он стал превозносить сталинскую диктатуру) писал: "Сталину почти неизвестен Запад. То, что он знает о Западе, не внушает ему доверия. Он знает, что на Западе нет единства ни мыслей, ни воли. Он знает, что если ему понадобится, он купит любое соглашение"30. И хотя в 1956 г. "культ личности" был осужден, сегодня он вновь мог бы появиться. В Сталине проявляет себя русская непрерывность.

* * *

При всем том существует, может быть обоснован (и успешно обосновывается), другой тезис: между досоветской Россией и Советским Союзом нет ничего общего. Это мысль "идеологистов" (да простится мне такой неологизм) - тех, для кого идеологическая природа власти стоит на первом месте. Такая концепция была блистательно развита Михаилом Геллером в книге "Машина и винтики. История формирования советского человека". Ее сторонники ловят идеологию на слове: homo soveticus - новый, ничем не похожий на "ветхого", человек; он воспитан в коллективе, вскормлен речами, пропитанными идеологией, говорит на "новоязе", образчик которого дал Дж. Оруэлл в антиутопии "1984". В такой перспективе исследования Элен Каррер д'Анкосс о "расколотой империи", об этнических конфликтах славян и мусульман в бывшем СССР выглядят не слишком обоснованными: новояз довлеет всем языкам, homo soveticus'ом может быть и русский, и казах. "В условиях логократии язык понемногу разрушается с каждым годом. <...> Незыблемая долговечность советского языка, появление нового поколения, для которого настоящий язык станет только мертвым языком старых книг, - все это может привести к триумфу советского языка. И, следовательно, подтвердить перемены в сознании, победу утопии над человеком". Для Геллера говорить о родстве между Россией вечной (можно подставить любое другое определение, важен смысл -до революции) и Советской Россией -значит тешить себя иллюзиями. Стоящая у власти утопия -партократия и идеократия - методично отменяет реальность: нет больше ни собственности, ни семьи, ни твердо определенного языка. "Преобразование реальности по модели другой реальности, объявленной имманентной, но на деле фиктивной и иллюзорной (революционный проект) замораживает эту первую реальность, заставляя ее при этом постоянно подражать второй"31.

0

5

Сторонники этой идеи тотального "разрыва" сталкиваются со следующим основным затруднением: как объяснить весьма значительные изменения, которые произошли в стране осуществленной утопии? Отрицание семьи в 20-х годах сменилось позже ее восстановлением, "стихийное" среднее образование на американский манер ("план Дальтона", одно воспоминание о котором вызывало у Виктора Некрасова неудержимый смех) -сверхтрадиционной (даже традиционалистской) школой сталинского времени, и проч. На самом деле из-под идеи "разрыва" очень часто выглядывает идея "преемственности недостатков". Так, Ален Безансон издевается над "реализмом" генерала де Голля, который полагал, что в лице СССР имеет дело с очередным воплощением доброго старого русского империализма, возникшего в Московском государстве в XVI в. и "европеизированного" в XVIII столетии, но при этом сам же пишет по поводу русской политики на Украине в XVII в.: "Турецкий выход был бы, вероятно, наилучшим. Несомненно, оттоманское правление в XVII в. было образцом кротости, умеренности, исправности, юридической отлаженности, изящной справедливости и цивилизованности -для всякого, кто сталкивался с московскими методами управления. Украина под властью Порты могла бы стать чем-то вроде огромной Румынии. Можно предположить, что под благодушной опекой Стамбула она бы выросла, окрепла, расширилась, а в XIX в. внезапно явилась бы как взрослое, ""совершеннолетнее" государство""32. Ученый сожалеет о том, что в 1648 г. "турецкое решение" не одержало верха: "Перенесемся мыслью в чудесные крымские сады, в таинственные гаремы, пополнявшиеся невольницами из многих европейских стран, в том числе из Венфии. При Бахчисарайском дворе разыгрывали комедии Мольера - в Москве довольствовались зрелищем того, как медведь пляшет на раскаленном железном листе". Многочисленные славянские (нерусские) политические мыслители разделяют такую точку зрения, в том числе Чеслав Милош33 (все же оставаясь сдержанным) и Милан Кундера34 (в тоне более агрессивном). Милош, например, отмечает, что в 1945 г. Сталин применял по отношению к народам присоединенного Закарпатья старую добрую политику насильственного обращения униатов в православие. Словно бы Святейший Синод беспрепятственно перенесся из 1917 г. в послевоенное время! Все же аналогия - это еще не прямая преемственность, и правы те, кто, подобно Геллеру или Безансону, предостерегает нас от соблазна рассматривать проблему коммунизма как исключительно русскую. Наиболее страстный протест против такого смешения высказал в свое время Солженицын. В яростной полемике с американскими историками (в первую очередь с Р. Пайпсом, но также с Робертом С. Такером и другими учеными) автор "Архипелага" со всей пылкостью проклял тех, кто настаивал на формуле советское=русское. Хуже того: по какому-то странному извращению идей балет называют "советским", а танки - "русскими"... В Большом театре сидят советские люди, в Афганистане воюют русские. Культура как бы отменяет революцию. О неистовость русского характера! Солженицын категорически не согласен с тем, что в исследовании Пайпса "Россия при старом режиме" преуменьшена роль русской культуры, дана упрощенная концепция царской власти, переходящей по наследству, и развит тезис неуклонного движения России к торжеству полицейского режима, просто-напросто заимствованного Лениным и его сподвижниками. "Даже честь изобретения тоталитаризма в мировых масштабах -и ее Пайпс приписывает Николаю I", - пишет Солженицын. В книге Пайпса не нашлось места ни духовной жизни русского народа, ни его устному творчеству; о Сергие Радонежском даже не упомянуто, а из сорока тысяч русских пословиц надерган десяток таких, которые могут доказать жестокость и цинизм русского крестьянина - совершенно в духе Горького, люто ненавидевшего этих самых крестьян.

* * *

Говоря честно, два эти подхода у многих исследователей смешиваются до полной неразделимости. "Коммунизм унаследовал и впитал некоторые особенности русского народа, сделав из них со временем черты советского человека и способствуя таким образом тому, чтобы они распространились и на другие народы. Впрочем, эти черты всегда и везде привлекают народные массы, даже вне зависимости от складывания коммунистических государств: они универсальны". Для Зиновьева "все идеи о разнице между "русским" и "советским", об освобождении русского народа через советскость, о ее развитии как чисто национального феномена - все эти идеи практически неосуществимы и теоретически несостоятельны" ("Мы и Запад"). Эти строки, кажется, написаны полным антагонистом Солженицына, но вдруг Зиновьев объявляет: из всех народов СССР русский наиболее сильно пострадал от советского режима35. Совпадение восстановлено.

0

6

Итак, существует прочная "кюстиновская" традиция русофобии; для нее то немногое, что есть в русской культуре достойного, - результат подражания Западу, перенимание наиболее расплывчатых сторон западной идеологии. Сторонников "преемственности" между Россией и Советским Союзом привлекает именно такая точка зрения. Если нельзя полностью опровергнуть сам факт преемственности, смешно объяснять Сталина - Иваном Грозным, ЧК - опричниной, советскую идеологию - славянофильским богословием и везти с собой в Россию сокращенное издание Кюстина. Похоже, что Запад бросается от одной крайности к другой, то поклоняясь большевистской революции как таковой, то отрицая деспотическое мессианство "святой Руси". Но ведь современная Россия точно так же колеблется между полюсами национального самосознания, и амплитуда этих колебаний весьма значительна.

В своем "Письме о Киеве" (1847) Бальзак рассуждал: "По одному слову царя вся эта империя могла бы перенестись из России в Европу; по возвращении все оказалось бы прежним. Деревянный дом, деревня, город производят впечатление становища кочевников. Всё сделано на скорую руку, ненадолго". Однако всё оказывается куда более долговечным, чем можно думать по первому впечатлению. Русское "становище", русское кочевничество, русская "бесформенность", возможно, держатся на отсталости. Россия в советских одеждах или СССР в русских - что-то сопротивляется, не поддается, хотя и не бросается в глаза.

0

7

26 Мицкевич А. "Дзяды" (пер. с пол. В. Левика).

27 Потресов, основной противник Плеханова, назвал его "идеологом европеизации России". В книге Плеханова развит тезис об "азиатском" влиянии, оказанном кочевниками на Русь; оно сложным образом привело к развитию чрезвычайно сильного деспотического государства и подчинению ему служилого (дворянство) и земледельческого сословий.

28 Szamuely Tibor. La tradition russe. Traduit de l'anglais. Paris, Stock, 1976.

29 Агурский М. Идеология национал-большевизма. Париж, 1980. Агурский приводит большую подборку данных, однако за ними не просматривается объединяющей идеи. Он показывает, что для многих историков и философов Россия начиная с 1920-х годов была страной окончательно потерянной. ИА.Бунин писал: "Конечно, большевики и есть подлинная власть рабочих и крестьян". Это, разумеется, не похвала, а вопль отчаяния.

30 Дмитриевский С. Судьба России. Берлин, 1930.

31 Besançon Alain. Present sovietique et passe russe. Paris. Livre de poche/Pluriel, 1980.

32 Besançon Alain. 1648 // Commentaire. № 19. Осень, 1980.

33 Ссылаюсь на статью Милоша "Россия", напечатанную в специальном русском номере польского парижского журнала "Kultura" (май, 1960.). См. также его работ) "Другая Европа".

34 См. статью Кундеры "Похищенный Запад, или Трагедия Центральной Европы" (Le débat. № 27. Ноябрь, 1983). Здесь он пишет: "От глубокой культурной близости двух Европ останется одно воспоминание. Не менее справедливо и то, что русский коммунизм вдохнул новую жизнь в старую русскую одержимость ненавистью к Запад и грубо вырвал Россию из западной истории". Идея Кундеры ясна: Россия - это Антизапад. В 29-м номере того же журнала я опубликовал ряд возражений по поводу этой концепции - точнее, по поводу преувеличений, допущенных автором. См. также в наст. изд. главу "Короткий ответ Милану Кундере".

35 Encounter. April 1984.

0


Вы здесь » Россия - Запад » ЗАПАД О РОССИИ XX века » Ж.Нива Возвращение в Европу.- "Русские одежды" Советского Союза