Привожу эти слова Пьера Паскаля для того, чтобы высветить главное в его личности - парадоксальность "христианского большевика", и показать, какими ясными глазами он смотрел на пройденный им путь. Уже в 1923-1924 гг. он понял, что русская революция, совершенная не партией, а народом, движимым жаждой правды и справедливости, стала пленницей партии. Ему стало ясно, что он не может быть заодно с теми, кто похитил революцию. Разумеется, здесь таился некий парадокс, который трудно растолковать посторонним, и сдержанность Паскаля в период с 1936 [тогда он написал предисловие к небольшой книге "Во что превратилась русская революция" бретонского рабочего Ивона (настоящая фамилия -Гизнеф), который провел в России двенадцать лет] по 1968 г., когда он снова стал давать интервью о своем революционном прошлом, объясняется не только целым рядом объективных причин (диссертация, академическая карьера, война), но и невозможностью объяснить аудитории, как можно безоговорочно осуждать советский коммунизм, полностью соглашаясь с моральной революцией 1917 года и почти не отрекаясь от Ленина. Французские события 1968 г. не обошли стороной университет в парижском пригороде Нантер (к анархисту Николаю Лазаревичу, старому другу Паскаля, участвовавшему в студенческих волнениях, тогда вернулась молодость) и помогли Паскалю вновь обрести дар речи. В те дни пропасть между революционным идеалом и "большевистским абсолютизмом" еще углубилась, и это также повлияло на поведение Паскаля.

Паскаль написал о своей семье и детстве небольшие воспоминания под названием "Мой отец Шарль Паскаль"40. Коренной овернец, Шарль Паскаль стал преподавателем латинского языка в столичном лицее Жансон де Сайи, а до этого учительствовал в провинции и в Версале. Каникулы семья проводила в Оверни, в городе Иссуар. "Россия была в моде, и в лицее ввели курс русского языка; он просуществовал недолго, но родители, заметив мой интерес к предмету, пригласили частного учителя. Когда я уже мог читать со словарем русские газеты, мне попался на глаза революционный листок, и я прочитал в нем предупреждение французским капиталистам: оказавшись у власти, новое правительство не станет платить долги царизма. Я предупредил об этом родителей, но они мне не поверили". "Буржуазность" семьи была не по душе юному Паскалю; из этих мемуаров явствует: он упрекал мать ("лиможскую барышню", считавшую мезальянсом свой брак с простым учителем) в том, что она взвалила на плечи отца буржуазное ярмо. Особенно его возмущало обращение с прислугой. "Горничных помещали, где придется, требовали услуг в любое время дня и ночи, кормили объедками с хозяйского стола, без конца ставили на место, а случись им заболеть -тут же рассчитывали. Но в домашних делах у отца вообще не было права голоса".

Проникшись отвращением к "буржуазной религии", Пьер Паскаль в то же самое время восхищается русскими былинами. В 1910 г. он отправляется в Россию, боготворимую им страну. Его взору предстает красота Киева, он едет в Нежинский лицей, где ему показывают ученические тетради Гоголя, он посещает Курск, интересующий его в связи со "Словом о полку Игореве", и село Воздвиженское в окрестностях Полтавы - здешний помещик Неплюев безвозмездно передал землю крестьянам.

В Россию он поехал по совету специалиста по Чаадаеву, аббата Шарля Кене, который был учеником аббата Порталя -члена конгрегации лазаристов, основавшего на rue de Grenelle в Париже центр по изучению России и перспектив соединения церквей. Воззрения аббата Порталя сыграли значительную роль в формировании личности Паскаля. Христианский социализм Порталя [близкий к движению "Sillon" ("Борозда"), во главе которого стоял религиозный мыслитель Марк Саннье], его восторженная увлеченность русской духовностью, неприятие индивидуальных переходов из одной веры в другую, проект соединения русской православной церкви с католической (церкви должны были сблизиться, перенимая друг у друга лучшее) -все это оказало решающее влияние на группу духовных лиц, которых премьер-министр Жорж Клемансо в 1917 г. решил отправить с официальной дипломатической миссией в Россию (тогда делались попытки сближения с Лениным и Троцким, а усилия профессиональных французских дипломатов, самодовольных и совершенно не знавших страны, не имели никакого успеха)41. Итак, в 1910 г. молодой Паскаль, направляемый аббатом Кене, открывает свой путь: вдохновенное изучение наиболее оригинальных сторон русской духовности и общественной жизни. Возвратившись в Париж, на rue d'Ulm (там располагается Эколь Нормаль, в которой он учился), Паскаль включается в борьбу против закона о трехгодичной обязательной службе в армии. Позже, в 1920 г., он напишет об этом времени: "Моим товарищам-католикам я старался показать антихристианский и антикатолический характер патриотического идолопоклонства, изобретенного буржуазией для вытеснения религиозности в народе. Родина всегда казалась мне исполинским, варварским медным кумиром, который безумная толпа раскаляет до предела и без конца швыряет туда молодые человеческие жизни". Истово верующий студент Эколь Нормаль, нонконформист и противник квасного патриотизма, он возмущается тем, что во Франции процветает "воспитание ненависти между народами". Русский царизм кажется ему прекрасным по сравнению с этой демократической и парламентаристской "мерзостью".

Отъезд "порталианской" миссии в Москву не состоялся: посол Нуланс сумел этому воспрепятствовать. Этой неудачей объясняется отказ Паскаля вернуться во Францию в октябре 1918 г., его сближение с большевиками и участие в создании группы французских и англий-' ских коммунистов в Москве (сентябрь 1918 г.). Читая "Русский дневник" и вникая в этапы этого сближения, нельзя остаться равнодушным. "Петроград сейчас-небывалая театральная сцена,-гласит запись от 26 декабря 1917г. - На ней разыгрывается поединок двух обществ - сегодняшнего и завтрашнего. Понять друг друга они не могут, они лежат в разных плоскостях. У них нет ничего общего, ибо, кроме себя, они ничего не признают. Общую почву можно было бы найти - это Церковь, она стоит над обоими, но ни те, ни другие не желают признавать ее и потому одни обречены на гибель, другие - на неудачу. Таким образом, все, что говорится плохого о большевиках (то есть социалистах, ибо только они-последовательные социалисты): они де предатели, захватчики, разрушители - с сегодняшней точки зрения абсолютно верно. Но это не может и не должно их трогать, ибо они объявили войну нынешнему обществу и не скрывают этого".

В сентябре 1918 г. Паскаль, как никогда разделяющий жизнь и чаяния Церкви (он ежедневно бывает у обедни, следит за ходом Поместного собора русской православной церкви, посещает философско-религиозные собрания, где знакомится с Андреем Белым), с грустью замечает: "Я последователь социалистического учения, оно прекрасно и истинно, пока не отрицает христианства; я христианин, не отрицающий социализма. Зря социализм так пылок в отрицании, ведь он и сам еще не вполне знает, что он такое".

Лейтенанта Паскаля обвиняют в измене, в "кощунстве против отечества". Он находит утешение в русском народе и у некоторых друзей-французов, понимающих его. "Как сладко беседовать о России с Марселем Води под усыпанным звездами ясным небом: доброта, чистота, истина, великодушие, безумие человечества, человек, жалкий в своем убожестве и великий в своих трудах и чувствах, трагизм нынешнего положения..."

По возвращении Ленина из Финляндии в апреле 1917 г. Паскаль слушает его выступления; ему нравится ленинская манера говорить, простая и решительная, поговорки, которыми тот пересыпает свою речь, "провинциальный выговор". Революция вытекает из евангельского христианства русского народа. На красных стягах написаны литургические формулы ("миру мир"), сама жизнь преображается на евангельский лад... Паскалю было двадцать семь лет, война отбросила его от начала традиционной преподавательской карьеры (русская кафедра, созданная для него в университете Лиона, пустовала). Он жил в стране, которую любил; его еще связывала с Францией принадлежность к военной миссии, но эта связь постепенно слабела, ведь, по его мнению, Франция только и знала, что "пакостить" России. В его дневнике встречаются молитвенные обращения: "О русский народ, ты ищешь блага, а тебя обманывают везде и всегда".

Анри Гильбо, социалист-"пораженец", друг Ленина, приезжает из Швейцарии по случаю создания Коминтерна. Его неистовые споры с Садулем до основания сотрясают группу французских коммунистов. 30 января 1920 г. она распущена, назначен комитет для ее реорганизации. Садуль распускает слух о том, что Паскаль задумал его убить. Паскаль записывает: "До чего же вся эта жизнь мелочна и отвратительна! Право, я всегда об этом говорил: есть большевизм доброго русского народа, жертвенного, убежденного, даже наивного, верящего в идеал, и есть политика Центрального комитета - марксистского, интеллигентского (некоторые говорят -еврейского, но это неверно), дипломатического, бессовестного. К счастью, чаще всего она совпадает с большевизмом масс". В это время Паскаль по инициативе Карла Радека читает студентам Московского университета небольшой курс лекций о Франции.

В 1921 г. Паскаль встречает Евгению Русакову, дочь русского социалиста-эмигранта, который жил в Марселе и был выслан из Франции в 1918 г. Она служит секретарем-машинисткой в Коминтерне. Во второй том "Русского дневника" Паскаль включил дневник своей жены - "Злоключения одной семьи". Этот текст, искрящийся недобрым остроумием, рассказывает о том, как из Марселя юная изгнанница попадает в советский хаос 1918-1919 гг. Чтобы выйти за Пьера, Женни перешла в католичество в московской французской церкви св. Людовика... Одна из ее сестер была замужем за Виктором Сержем (Кибальчичем), знаменитым анархистом, впоследствии большевиком. С появлением Женни жизнь Паскаля стала чуть менее аскетической. С 1921 г. и до самого отъезда в 1933 г. они живут в номере бывшей гостиницы "Маленький Париж". На II Конгресс Коминтерна в Москве приезжают Борис Суварин, Шарль-Андре Жюльен и другие; главой французской делегации был Лорио. Паскаль и Женни принимают их у себя, завязывается дружба. "Блокада" постепенно ослабевает; маленькую группу французских коммунистов в Москве навещает уже новая Франция. Так расширяется семейный круг. Статьи Паскаля и его выступления по радио сыграли, по свидетельству Суварина, значительную роль в том, что он примкнул к большевизму.

Ибо в это время Паскаль уже активно пропагандирует советское государство в московской и крайне левой французской печати. Обширный, но все же неполный перечень его книг и статей (см. сборники "M?langes Pascal" 1961 и 1982 гг.) начинается с брошюры "В красной России. Письма французского коммуниста", изданной Коминтерном в 1920 г. и в 1921 перепечатанной в Париже по инициативе Суварина, который в то время еще не был знаком с Паскалем лично. Следующая статья, "Нравственные итоги Советского государства", появилась в 1921 г. в "Cahiers du travail". Экономическое и моральное равенство, восстановление человеческого достоинства, разрушение классовых перегородок, рождение нового коммунистического человека -таковы основные темы этой работы. "Без крика и шума коммунизм приступил к геркулесову труду преображения русского человека", "новый человек эпохи коммунизма уже не в зародыше только, не в области фантастики. Он живет, растет, множится". Для защиты Революции нужна ЧК. Паскаль посещает лагерь-тюрьму в одном из древних подмосковных монастырей, едет на Соловки и пишет об увиденном едва ли не с воодушевлением. Кристиан Желен42 замечает, что "вера Паскаля преображает для него зловещую ЧК в почтенную полицию -великодушную, справедливую, пекущуюся о судьбе каждого". Местные Чрезвычайные комиссии - "деятельные участницы экономического восстановления страны". В 1977 г. Фред Купферман43 спросил Паскаля, как он по прошествии стольких лет относится к своему тогдашнему восхищению революционными тюрьмами. Паскаль ответил: "Мысленно я вернулся к тому времени, когда посещал лагеря. Мой оптимизм поражает меня. Я видел все в розовом свете. Это не было полным ослеплением. Я просто не задумывался о причинах того, что было передо мной. Например, я писал, что проституция исчезла. Это была правда, но проституток выслали в Сибирь, и вот этого я не знал". Что это - слепота, неискренность или бесчувственность? Скажу сразу, что отношение Паскаля к русской революции было в полном смысле слова мистическим. Анархист Морисьюс в книге "В стране Советов" (1922) пишет о нем так: "Пьер Паскаль, вероятно, - единственный уроженец Запада, не жалеющий о Западе. Его природный мистицизм еще возрос от столкновения с русской мистикой <...> Он живет уединенно, ни в какие интриги не вмешивается, говорит мало и упорно делает свое дело". Он "ушел в коммунизм", как идут в монастырь...

На этот период приходится знакомство Паскаля с "Житием протопопа Аввакума, им самим писанным". В подвале своего института Паскаль обнаружил научное издание "Жития..." 1916 г., вероятно, конфискованное у прежнего владельца. Приведу отрывок из предисловия к исследованию "Аввакум и начало раскола" (Париж, 1938), доставившему Паскалю ученую степень доктора : "Я начал читать это житие, и первые же строки меня пленили. После газетного и книжного жаргона, в котором почти не осталось национального своеобразия, я погрузился в чистый, сочный русский язык, которым говорил весь русский народ до реформ Петра Великого и до сих пор говорят крестьяне русского Севера. Он был вовсе не похож на марксистскую "социологию", которая в те годы заменила историю и упростила развитие человечества до схемы "революция -контрреволюция". Это был московский XVII век, яркий, разнообразный, порой далекий, а порой так похожий на XX век! Вместо "исторического материализма", который отрицал и Бога, и человеческую личность, давил на мозг до физической боли, передо мной была душа избранная, глубокая, до самой смерти оставшаяся непокорной, питавшаяся верой в Провидение и постоянной тягой к сверхъестественному". Паскаль погружается в русский XVII век, раздираемый религиозными распрями, где "старая вера" ожесточенно противится реформам Никона и петровской политике секуляризации - подобно тому, как в то же время аббатство Пор-Рояль сопротивлялось королевской власти Людовика XIV. Старообрядцев и янсенистов роднит "покаяние в огне и крови", "трепет перед грозным Богом, который больше похож на Иегову, чем на евангельского доброго пастыря", и, самое главное, требование духовного совершенствования, отказ менять формы обрядности...

Летние сезоны 1926-1928 гг. Паскаль по приглашению друга-учителя проводит в глухой заволжской деревне; методично и тщательно он изучает архитектуру, хозяйство, быт русской деревни, живущей на старый лад в затерянном краю, который был и остался твердыней старой веры. Впоследствии, в 1966 г., он переработает свои тогдашние заметки в статью - почти этнографическое исследование - под названием "Моя русская деревня сорок лет назад", а в следующем году журналист газеты "Комсомольская правда" откликнется материалом, рассказывающим о той же самой деревне сорок лет спустя... Под искусственной оболочкой Советов Паскаль с восторгом, с замиранием сердца обнаруживает твердые основания "мира" - старинной сельской общины, в основе которой лежит нравственный принцип взаимопомощи. Паскаль, по происхождению овернец, вспоминает подобные общины Верхней Оверни, опирающиеся на тот же принцип. "Так я убедился в существовании крестьянской цивилизации - она реальна, что бы там ни говорили; эта нравственная цивилизация имеет разные стороны -материальную, правовую, художественную" (интервью 1969 г.). Стремясь больше узнать о старообрядцах, Паскаль усердно посещает церковь Рогожского кладбища в Москве и по-приятельски сходится с сыном старообрядческого священника.

Он следил и за литературной жизнью, высоко оценил поэму "Двенадцать" и выпустил в эфир сообщение о смерти Блока; систематически бывал у Бердяева, вплоть до его высылки в 1922 г. (позже они встретятся в Париже); в 1918 г. слушал стихи Есенина в авторском исполнении, а в 1925-м - шел за его гробом. Но в целом литературный процесс 1920-х годов не слишком интересовал Паскаля: с его точки зрения, все были отравлены формализмом -футуристы, "Серапионовы братья", собственно формалисты. С 1925 г. он дружил с Борисом Пильняком, самым известным из писателей-"попутчиков", автором "Голого года". В 1933 г. Пильняк (единственный из русских друзей) провожал Паскаля на перроне Белорусского вокзала. Он был арестован в 1937 г. и умер в заключении. Несомненно, такая же судьба была уготована и чете Паскалей, если бы они не уехали из СССР.

Я слышал разное об этом возвращении. Известную роль здесь сыграли Анри Валлон и Андре Мазон, а также философ Луи Ружье, приехавший в СССР в 1933 г. с миссией Анатоля де Монзи. Выездной визы для Паскалей добился Эдуард Эррио. Женни Паскаль, по ее собственным словам, "струхнула" и уговорила своего непреклонного спутника жизни вернуться "к буржуям"46. Суварин нашел им жилье в Нейи, по соседству с собой. Паскаль был допущен к государственной службе через четыре года после возвращения во Францию; в 1936 г. он получил назначение в Лилль, в 1937 -в Школу восточных языков в Париже и в 1959 - в Сорбонну, на кафедру Рауля Лабри. В 1938 г. он защитил две докторские диссертации. С тех пор его ученая и преподавательская деятельность протекала без осложнений до 1969 г., когда он вышел на пенсию. Пьер Паскаль не отрекся от своей "русской религии"; напротив, она оставила заметный след в его трудах по истории, по русской литературе и религиозной мысли, в переводах. Но необыкновенное приключение, пережитое овернским мистиком, который уверовал в русский коммунизм, осталось позади.

Огромное наследие Пьера Паскаля, подлинная "сокровищница эрудиции и научного прозрения, отданных русскому народу, его мыслителям и поэтам" (Жан Лалуа), пронизано ровной, неизменной страстью - "русской религией". Он настоящий антипод Кюстина. Славянофильство Паскаля идет вразрез с традицией высокомерного, легковесного презрения к русскому абсолютизму и русской азиатчине, столь богато представленной во все времена - от Вольтера и Кюстина до Тибора Самуэли и Ричарда Пайпса.

Паскаль успел прочитать Солженицына; его поразили созданные писателем образы праведников, продолжавшие, с точки зрения Паскаля, традицию Лескова. В "Августе Четырнадцатого" он вновь увидел трудолюбивую, самоотверженную Россию, представшую его глазам в 1910 и 1911 годах. Он любил "земскую Россию", деятельных и бескорыстных интеллигентов: они самозабвенно трудились, не требуя наград, и за время с1861 по 1914 год Россия сделала огромный шаг вперед. Беседуя с ним в 1969 г., я попросил его определить свою любовь к России. Вот что он сказал: "Я был глубоко поражен ее человечностью. Вероятно, это слово наилучшим образом передает совокупность достоинств, которые я увидел в русских: чрезвычайная легкость и откровенность отношений, даже с иностранцами, тогда как во Франции я встречался со множеством предубеждений <...> В России нет нотариусов. То есть теоретически их не может не быть, но они где-то прячутся, их не видно. Русские не занимаются расчетами. Не знаю, плохо это или хорошо, но совершенно ясно, что такое может существовать лишь в стране, где есть обмен добрыми, чувствами, великодушием. В России это так - там можно быть непредусмотрительным, потому что знаешь: другие тебе помогут". Я заметил, что этот русский "евангелизм" привел к колоссальному поражению . На это он ответил: "Разумеется, можно говорить о полном поражении в области политики, о крушении революционных иллюзий и мечты о том, что народ собственными силами, стихийно, взявшись всем миром, способен создать совершенно новый, идеальный строй. Несомненно, этого быть не может, даже в России, где к тому имелись предпосылки. Но вопрос в другом: надо понять, сохранил ли русский народ те качества, которые я в нем видел. Это трудно, потому что я уже не живу в России, и по прошествии пятидесяти с лишним лет стремления, чаяния, чувства могли перемениться. И еще вопрос: может быть, эти достоинства были связаны с этапом цивилизации, который сейчас ушел в прошлое? Для тревоги есть основания. Есть люди вроде меня, которых - не правда ли? -беспокоит будущее русского народа. Но ответа на этот вопрос у нас сегодня нет".